Предисловие и перевод: Женя Логинов
Оригинальное интервью для «Вайса» брал Ник Томпсон
Предисловие редакции
Руперт Каллендер — он предпочитает краткое Ру — живёт и ведёт свой бизнес в графствах Девон и Корнуолл. Это два небольших региона на самом юго-западе Великобританского острова.
Ру — могильщик и его бизнес идёт хорошо. Настолько хорошо, что его бюро The Green Funeral Company, состоящее всего из двух человек, получило несколько наград в этой профессиональной области, о нём пишут «Гардиан», «Таймс» и «Вайс». Да, оказывается, у могильщиков тоже есть награды.
Ру хоронит не совсем обычно. В прессе его часто называют анархистом и награждают другими броскими титулами, но если вчитаться в перечень услуг на его сайте, то выяснится, что необычные похороны могут включать в себя и традиционное отпевание в церкви и прямую кремацию, которую Ру вполне заслуженно критикует. Но это хороший реалистичный подход. Прямой кремацией называется сжигание тела без каких-либо церемоний. Покойника забирают в крематорий, сжигают без свидетей и возвращают семье в дешёвой урне из пластика или картона. Многие выбирают такой способ, потому что он банально самый дешёвый. Что делает Ру для таких клиентов — он организовывает всё сам, забирает тело и помогает устроить оставшуюся часть похорон, добавляя ту самую церемонию, чтобы близкие получили необходимую эмоциональную разрядку. Поэтому каждые похороны под его руководством индивидуальны.
Но несмотря на то, что, как мы уже сказали, The Green Funeral Company может устроить вам вполне традиционные христианские похороны, пусть и с приставкой «экстра». У Ру — своё видение, и его бизнес в основном нацелен на удовлетворение нужд неверующих клиентов. Тех, для кого нет сложившейся за тысячи лет традиции. И тех, кого не устраивают светские похороны, которые можно заказать у крупных сетевых компаний. Да, в других странах существуют компании, которые хоронят людей и работают как сети. Об этом мы предоставим сказать самому Руперту ниже. Вы можете вообразить себе, что представляют собой похороны от такого макдональдса, провожающего в последний путь. Это конвейер. Проблема, в том, что конвейер для них — это событие всей жизни для нас. И тут появляется Ру.
Уход религиозных традиций, отсутствие приемлемых, красивых и в целом приличных похорон, над которыми не надо ломать голову — кажется, что это очень близкая нам ситуация. В постсоветской России христианство явно не собирается снова занимать то же место в нашей жизни, которое у него было сто лет назад. Значит и со смертью многим людям придётся разбираться по-новому. Священник им не нужен, а персональный подход, понимание и гибкость — весьма.
Организация мейнстримного похоронного бизнеса в России совсем иная, многих проблем, на которые сетует Ру, здесь нет. Их заменяют другие, которые, как мы боимся, не могут быть решены маленьким частным бюро ритуальных услуг. Русский гробовщик-анархист не защитит вас от шквала звонков с предложением услуг, которые посыпятся сразу после обращения в скорую. И он вряд ли будет иметь под рукой собственную ЧВК на случай возникновения проблем с местом на кладбище — в редакции слышали, что это очень горячий бизнес, если вы понимаете, о чём мы.
И перед тем, как мы предоставим слово нашему герою, дисклеймер: редакция ни в коем случае не предлагает никому переходить на «зелёные похороны» в гробу из биоразлагаемого картона или банановых листьев, которые на своем сайте продает The Green Funeral Company. Тем более мы не адресуем этот материал верующим. У верующих своя культура смерти, которая принципиально расходится со светской. Хотя православным похоронам, возможно, тоже не помешают некоторые «добавки», о которых вы прочтёте. Эта статья — всего лишь взгляд на то, как люди в другой стране ищут нечто новое на место ушедшему. Кажется, получается не так уж плохо. Впрочем, читателю лучше самому судить и делать выводы.
Могильщик со своим подходом к смерти
Ру Каллендер хоронит людей лучше, чем всякие говнюки, которые дерут втридорога.
Если повезёт, вам долго не придётся столкнуться с похоронным бизнесом. Когда это всё же случится, то из-за шока вам может не прийти в голову вопрос, действительно ли ваш дядя-сатанист Бретт хотел бы, чтобы в последний путь его проводили со стандартными христианскими почестями.
Но есть и другой путь. В возрасте двадцати девяти лет уроженец Шотландии Ру Каллендер сидел на диване, обкуренный в хлам, и тут увидел по телевизору рекламу «зелёных» похорон. И тут, в случившийся внезапно момент просветления от марихуанового ступора, он решил открыть свой собственный похоронный бизнес, невзирая на то, что совершенно не понимал, как работает эта индустрия.
Каллендер так остро ощутил этот призыв, потому что сам не был на похоронах отца, которого потерял, будучи семилетним. Так и не пережитое до конца горе и чувство незавершённости, которые он из-за этого получил, Ру пронёс с собой во взрослую жизнь. Когда он был на третьем десятке, умерла его мать. Каллендер был на её похоронах, но сыграл на них пассивную роль — и тогда старые раны вновь открылись.
Сейчас, двадцать пять лет спустя, Каллендер настолько хорош в своём деле, что удостоился нескольких наград. А принцип «делай все сам» помогает ему менять ситуацию в индустрии, в которой доминируют транснациональные компании. Помимо этого, недавно он написал трогательнейшие мемуары под названием «What Remains? Life, Death and the Human Art of Undertaking».
Я поговорил с Каллендером, чтобы получить представление о его миссии и о том, что он понял о смерти.
Привет, Ру. Чем плоха мейнстримная похоронная индустрия?
Она превратилась в глобальный бизнес, в котором крупные игроки противостоят маленьким независимым семейным похоронным бюро. Многие независимые конторы просто гибнут под финансовым давлением. Помимо этого, наблюдается тревожная тенденция, когда людей подталкивают к прямой кремации, за которой стоят огромные деньги, и рекламу которой крутят по ТВ. Прямая кремация популярна, и я считаю, что она представляет собой экзистенциальную угрозу для тех из нас, кто до сих пор отдаёт предпочтение церемонии.
Я всегда работал в команде из двух человек. Первые двадцать лет со своей бывшей женой, а сейчас с другим человеком. В больших организациях получается так: чем больше людей участвует в похоронах, тем более разобщённым становится это событие, и тем больше страдает семья. В крупных корпорациях есть так называемый «хаб тел», который представляет собой нечто вроде склада «Амазона» для трупов, который обслуживает местную сеть филиалов вокруг себя.
Они смотрят на людей как на посылки. Это дегуманизация.
Звучит совсем не утопично. Назовите три важные вещи, которые вы узнали о смерти.
Она может оказаться легче, чем мы того боимся. Тем не менее, многие смерти тяжелы.
Умирание — это то, что мы делаем, а не то, что с нами происходит. Некоторые люди умирают в мучениях или в состоянии, которое со стороны выглядит как стресс. Затруднённое дыхание, которое звучит так неровно и ужасно для стоящих у постели умирающего, часто не настолько мучительно для него самого. Не путайте собственные боль и горе с ощущениями и чувствами того, на кого вы смотрите.
Ещё один момент: практически невозможно заранее представить, насколько будешь ошеломлён, когда умрёт тот, кого ты любишь. Даже когда смерть предсказуема — когда умирающего долго гложет болезнь, и все по очереди его навещают как в последний раз — сам момент перехода от жизни к смерти является огромным потрясением. Разум понимает, что произошло, но сердце часто отказывается принимать правду.
Это может произойти с каждым из нас — в любой момент. Это ясно как день, и мы выживаем, заглушая это понимание, но смерть не чтит наш возраст. То, что Томас Линч (американский поэт и могильщик) назвал «повседневными неосторожностями, которые нас убивают», может настичь кого угодно.
Люди часто обращаются к вам с просьбой, чтобы вы похоронили их?
Люди часто говорят, что хотели бы, чтобы именно я организовал их похороны, и я вынужден отвечать, что нет никакой гарантии, что они не переживут меня. Я стал суеверным. Если кто-нибудь просит меня провести его похороны, а сам он при этом в полном здравии, это сокращает мою жизнь на десять минут.
Вас никогда не беспокоило, что люди могут видеть в вас некоего «подрывателя смерти», по аналогии с тем, как сейчас принято называть себя «подрывателем», если ты привносишь новый подход в устоявшуюся индустрию? (Оригинальный английский термин звучит как «disruptors» — прим. перев.)
Ах, если бы только был шанс, что я или кто-либо другой сможет «подорвать» смерть. Но что касается разрушения индустрии смерти — для него я упорно делаю всё, что в моих силах, уже двадцать пять лет. Она нуждается в этом — в том, чтобы корпоративное мышление поменялось. Я стремлюсь к анархии, великому разрушителю, и в моих мечтах все похороны от начала и до конца проводились бы сплочённой командой из двух человек.
Что для вас представляют собой идеальные похороны? Например, ваши собственные.
Раньше я очень эмоционально представлял себе собственные похороны, но с недавних пор следую своему собственному совету оставить их на усмотрение семьи.
Хотя, если они сочтут, что справятся, то я бы хотел так: желательно должна быть середина лета. Солнцестояние было бы совсем идеальным. Вечером меня бы отнесли на холм и положили на вершину огромного погребального костра, сооружённого над ямой. Его бы разожгли с началом сумерек, и всю ночь все бы рейвились вокруг него, подбрасывая дров, чтобы пламя горело яростнее. К рассвету костёр бы обрушился в яму, которая стала бы моей могилой.
Просто и грандиозно.
Есть ли у вас клиенты мечты?
Эль-Хадж Малик эль-Шаббаз, прежде известный как Малкольм Икс. Малкольм Икс — историческая личность, которой я восхищаюсь больше всего за его непоколебимую приверженность истине, даже если она требовала разворота на сто восемьдесят градусов. Когда Малкольм Икс посетил Мекку, он осознал, что разделения между расами — это нечто большее, чем социальные конструкции, которые зависят от того, в какой стране живут те или иные люди. Его публичный отказ от прежних взглядов на черных и белых и необходимость для них жить отдельно друг от друга, стал причиной того, что его убили — и он знал, что так и будет. Абсолютная последовательность во всем.
А как насчёт людей, которых вы ненавидите?
Есть много деятелей, избавления от которых я бы желал, но, честно говоря, я бы сам предпочёл не заниматься их похоронами. Потому что в интимной обстановке с их семьями я неминуемо проникся бы к ним сочувствием, а такого не должно быть.
Я считаю, что вы очень хорошо сказали в своей книге о том, что полезно иметь некую мышечную память о горе, даже для маленьких детей.
В прошлый понедельник я провёл похороны молодого мужчины тридцати пяти лет, который умер от опухоли мозга, оставив жену на шестом месяце беременности и двоих детей — трех и пяти лет отроду. Мы провели службу в церкви. Когда дети ещё такие маленькие, им трудно удержать воспоминания о событии. Поэтому мы сделали множество снимков и вовлекли детей в процесс как можно глубже. У трёхлетнего сынишки был маленький пистолет для воздушных пузырей, с которым он носился вокруг и во всех палил. На шестилетней дочери была цветочная корона, и она шла перед нами, разбрасывая лепестки роз. Когда мы опустили останки в могилу, дети сидели на её краю, свесив ноги вниз, и ещё с полчаса бросали в неё лепестки. При этом они выглядели, знаете, так будто действительно понимают, что происходит. Потом они помогли маме засыпать могилу.
Чёрт возьми.
Я понимаю, что то, что мы сделали, не даст плоды в следующие десять, пятнадцать или двадцать лет. Но останутся фотографии — и они вспомнят. Они на самом деле запомнят всё. И я считаю, что это очень важно, когда имеешь дело с детьми. Как вам известно, меня не допустили до похорон моей матери, когда мне было двадцать пять. Она была окружена кольцом носильщиков, которые и опустили её в могилу — я так и не смог приблизиться к могиле, пока всё не было кончено. Так что всё дело в том, чтобы не отстранять людей от их собственного траура, и в том, чтобы заменить ловких людей в форме, работающих по чёткому плану, на бессистемность, которая делает всё происходящее куда более настоящим.
