Эрнст Юнгер и Жан-Поль Сартр. Что между ними общего? Жили в одно время, оба европейцы и оба писали книги. Оба исследовали человеческие бытие. Вот, казалось бы, и всё. Куда больше различий: Юнгер – немец, Сартр – француз. Между этими нациями в ХХ веке было аж две войны. Юнгер – условно правый, Сартр же – всегда тяготел к левым взглядам. Юнгер предстаёт нам в первую очередь как военный, тот самый тевтон со светлым лицом, удел же Сартра – кабинет и кафедра, а крупнейшее его «сражение» – университетские беспорядки в мае 1968 года. Да и то скорее в качестве символа. И хотя оба имели отношение как к войне, так и к университетам, Юнгеру неспроста больше идёт военная униформа, а Сартру – костюм (если вы считаете, что Жан-Поль и в костюме так себе, посмотрите на него в форме). Но Боги иногда сеют вздор на земле, так и попадают немецкий герой войны и икона парижских студентов в один окоп бытия.
Проблемы человеческого существования у Юнгера тесно связаны с войной. Ну ещё бы! Сын доктора философии, ещё до совершеннолетия пытавшийся попасть в армию, впоследствии удачно и ярко отслуживший все четыре года Первой Мировой Войны, Юнгер, очевидно, искал себя в войне, и, осмелюсь предположить, нашёл. Писательская карьера Эрнста Юнгера началась в 1920 году с романа «В стальных грозах» (In Stahlgewittern, 1920), принёсшего немцу славу литератора. Однако эта книга построена на мемуарах, да, она, бесспорно, художественна, но всё же основное ядро в ней составляют дневниковые записи и воспоминания автора о собственном боевом пути. А потому реальность поневоле держит Юнгера, воображение писателя так или иначе сковывается реальностью, историей, фактами, в конце концов фактом декламации от собственного лица. И не мудрено, что опыт оказался гораздо шире, чем одна книга могла в себя вместить: в 1922 выходит эссе Юнгера «Борьба как внутреннее переживание» (Der Kampf als inneres Erlebnis, 1922), а в 1923 – уже полноценно художественное (т. е. вымышленное – fiction) произведение под названием «Лейтенант Штурм» (Sturm, 1923).
А что же у Сартра? В 1938 году – самое известное его произведение, нигилистический, антимещанский роман «Тошнота» (La Nausée, 1938). Далее, в 1939 – ещё более жёсткий и беспринципный сборник прозы «Стена» (Le Mur, 1939) . Подобно Юнгеру, Сартр встаёт в оппозицию к современному обществу, но в совершенно иную позицию, уже не как отстранённая романтическая фигура, а как глубоко презирающий действительность самоизгнанник. Для раннего Жан-Поля нет святынь, кроме свободы. Он насмехается над всем и приравнивает к абсурду всё. В своих довоенных произведениях Жан-Поль деконструирует последнее доброе в человеке, пытаясь привести человека к нулю. Как оказалось, деконструирует, чтобы потом утвердить его всеми силами на свой, новый лад. И переломным моментом между двумя полярными моделями поведения становится, как ни странно, война.
Стоит сказать, что из Сартра выдающийся солдат не получился: с началом Второй Мировой по состоянию здоровья Жан-Поль был отправлен на службу метеорологом и через несколько месяцев был захвачен в плен немецкой армией. Другое дело, что антимилитарист и пацифист Сартр и не желал военной карьеры. Даже в его агрессивных ранних произведениях если и стреляют, то либо гражданские («Герострат»), либо «где-то там и не сейчас» («Стена»). Воинский идеал известного французского интеллектуала явно не привлекал.
Но индивидуализм – это хорошо, когда можешь спрятаться от общества в чаду тёмного парижского кафе, а в армии – сама жизнь тебя толкает к людям, хочешь не хочешь, а приходится взаимодействовать и общаться. Особенно если где-то в душе ты всё же тяготеешь к социализму, по твоей земле маршируют железные легионы Вермахта, а внутреннее презрение к самому себе возрастает из-за усугубляющейся слабости и нерешительности. В итоге в Сартре появляется тяга ко всеобщей борьбе в противовес его ранней борьбе – индивида против общества. И свою прошлую, неправедную жизнь Жан-Поль изучает в вышедшей уже после войны трилогии «Дороги свободы» (Les Chemins de la liberté, 1945–1949).
Примечательно, что хоть и «Штурм», и «Дороги свободы» – художественные произведения, они не оставляют никаких сомнений, что их главные герои списаны авторами с самих себя, практически отражены. Да, мы знаем, что в каждом персонаже отчасти говорит писатель, мы знаем, что художественный вымысел готов прогибать факты под себя, но и юнгеровская повесть, и сартровская трилогия достаточно отчётливо говорят нам о том, что перед нами именно автор. Причём не такой, какой он есть, а такой, каким бы он хотел или мог быть, не стеснённый реальностью и фактами. Это принципиально важно. Один вариант развития личности – выбранный, однако, для того, чтобы представлять знаковое произведение.
Главный герой трилогии Сартра – Матьё Деларю. Как и сам Жан-Поль, он преподаёт философию, причём в том же Гавре, как и сам Жан-Поль, он считает себя сторонником левых взглядов. Он такой же точно буржуа и так же точно выступает против буржуазности и буржуазии. Он не переносит идеи о браке, о том, чтобы стать «нормальной ячейкой нормального общества». Он увлекается студентками и больше всего любит себя. Список совпадений Деларю и Сартра можно продолжать очень долго: автор и его герой похожи даже в деталях. Но самое главное – что и книжный Деларю, и настоящий Сартр были призваны в ряды французской армии с началом Второй Мировой в 1939 году. И оба – на нефронтовые должности. Думаю, что тезис об условной тождественности имеет право на (ха-ха) существование.
В первой части трилогии («Возраст зрелости», L’Âge de raison, 1945) насквозь буржуазный Матьё Деларю разочаровывается в своём тепличном образе жизни борца-болтуна и, как следствие, в себе. Он ставит себе цель – отыскать себя, ещё не пропахшего университетским нафталином, найти своё подлинное бытие. Во второй («Отсрочка», Le Sursis, 1945) – его призывают в армию, куда он отправляется с довольно безразличным сердцем, мало сочувствуя и всеобщим пацифистским движениям, которые окружают его во Франции, и судьбе своего друга – испанца, уже который год воюющего против Франко и дослужившегося с солдата до генерала. Но презрение друга, которого Деларю оставил самого разбираться со своими военно-политическими делами, как «Франция оставила Испанию в Гражданской войне», накладывается на презрение философа-буржуа к самому себе. И Деларю всё же отправляется на войну, несмотря на то, что никто в нём солдата-то и не видит.
Что же касается лейтенанта Штурма, то тот, подобно Юнгеру, довольно комфортно чувствует себя на войне. Он принимает её, изучает её, живёт в ней, предложенных ей обстоятельствах. Но Эрнст Юнгер не упивается войной, как это делал Маринетти, проникающий в своей бронемашине всё глубже и глубже в чрево Италии. Юнгер больше созерцает, исследует и передаёт эту страсть своему персонажу Штурму.
Не удивительно, что при таком взгляде на вещи обнаруживаются и отрицательные стороны войны (о которых тот же Маринетти не желал бы даже слышать):
«С тех пор как изобретены мораль и порох, принцип, согласно которому оказывается предпочтение достойнейшему, начал терять значение для отдельной человеческой жизни. […] Систематически отсекается целый ряд качеств, по-своему значительных, и таким путем производятся люди, не способные существовать порознь. […] Этой исполинской опасностью объясняется ожесточенная ярость, jusqu’au bout, до последнего вздоха в борьбе, которую ведут между собой два подобных воплощения власти [речь о государствах, – прим. автора статьи]. Если во времена холодного оружия учитывались личные доблести, то при нынешней схватке взвешиваются возможности этих великих организмов. Производство, технические достижения, химия, уровень школьного образования, сеть железных дорог — вот силы, невидимо противостоящие друг другу за дымовой завесой физического сражения».
Юнгер видит в войне не только торжество, он видит в ней тотальность, машинность и бесчеловечность. Как к этому набору качеств относиться – он будет решать ещё долгое время. Пока, в «Лейтенанте Штурме», он их лишь отмечает и называет духом времени, которому главный герой Штурм не противостоит. Видимо, его завораживала вся эта обезличенная, обесслабленная мощь, но выбор между машиной и человеком всё-таки ещё не был готов.
У Сартра война – это показывает весь роман «Отсрочка» – тоже движение масс, огромная неуправляемая лавина, которая для отдельного индивида – просто случилась. Каждый волен принимать её по-разному, но совершенно избежать нельзя. Только вот масса у Сартра, на которой тот делает литературный и мыслительный акцент, есть масса человеческая, то есть, в противовес Юнгеру, максимально приземлённая, частная. Поэтому-то Жан-Полю понадобилось написать довольно объёмный роман, где в потоке авторского сознания переплетаются судьбы большого количества разных, зачастую никак не связанных собой людей. Для Сартра война – это человеческое действо, и многие его герои теряют веру в земной мир, считая уже Вторую мировую войну – безумием, в которое впало человечество.
Итак, что же тут удивительного? Сартр и Юнгер суть очень разные люди, общего между ними довольно мало, так что ж за сюрприз, если и мысли их противоположны?
Но штука в том, что Юнгер – оцениваемый обществом как апологет войны, который даже в эссе «Мир» (Der Friede. Ein Wort an die Jugend Europas und an die Jugend der Welt) 1945 года, называя Вторую мировую войну ужасной, будет утверждать, что она была необходима, – ещё в ранние годы замечает её деструктивный характер. Да, война созидает человека – эта мысль для Юнгера как бы «родная», но при этом что-то человеческое всё же уходит с войной, по крайней мере, с современной. И об этом Эрнст ещё впоследствии вспомнит, когда будет оглядывать свою жизнь с позиции человека пожившего, многоопытного. Сартр же пишет войну вообще как ужас, страх и антигуманность. Это убийство человека человеком – это недопустимо! Эту мысль произносят многие его герои, да и сам автор, очевидно, её не сторонится. Но! Вот убеждённый пацифист, закинутый на войну точно так же, как и на этот свет, вдруг в этой самой войне обнаруживает себя. В последней книге сартровской трилогии его литературная проекция, Матьё Деларю, почитает лучшим и единственно правильным погибнуть на этой войне, против которой он ополчался ещё задолго до её начала. Ополчался – очень верное слово, потому что и второй частью «Смерти в душе», где Матьё Деларю совсем не повляется, Сартр показывает, что война – это и есть жизнь. А жизнь – это и есть война; по крайней мере, разграничить очень трудно.
Также очень важно, как погибает главный герой трилогии. Базируясь со своим подразделением в какой-то французской деревушке, он получает весть о заключённом мире. Все вокруг, и солдаты, и крестьяне, радуются этому и с нетерпением ждут сдачи в плен, чтобы, отбыв положенное, поскорее вернуться в свои дома. Что же думает Матьё Деларю? Сартр не даёт ему слова сразу после известия о мире, но чуть погодя показывает нам его реакцию на реакцию других:
«Мы рабы, – подумал он, – рабы». Но он не сердился на своих товарищей, они не виноваты: десять месяцев отбыли они на каторжных работах, теперь менялась власть, и они переходили в руки немецких офицеров, они будут отдавать честь господину фельдфебелю и господину оберлейтенанту; и тут не было большой разницы: каста офицеров интернациональна; каторжные работы продолжаются, только и всего. «Я на себя сержусь», – подумал Матье. Но он упрекал себя потому, что так можно было поставить себя выше других. Снисходительный ко всем, суровый к себе: еще одна уловка гордыни. Невиновный и виноватый, слишком суровый и слишком снисходительный, бессильный и ответственный, солидарный со всеми и отвергнутый каждым, совершенно здравомыслящий и полностью одураченный, раб и господин. Кто-то схватил его за руку. Это была девушка с почты. Ее глаза горели.
– Помешайте ему, если вы его друг!
– А?
– Он хочет сражаться; помешайте ему!»
Речь идёт о товарище Матьё Деларю, Анри Пинетте. Тот собрался присоединиться к отступающему взводу французов, только что вошедших в деревню. Лейтенант прибывших французов собрался дать немцам бой и Пинетт решил присоединиться к обороне. Чуть погодя Деларю последует его примеру. Ещё одна нетипичная для пацифистов-материалистов деталь кроется в другой реплике девушки с почты. На вопрос, почему она решила, что солдаты собираются сражаться, она ответила: «Это ясно по их глазам».
После этой сцены следует буквально торжество экзистенциалистской мысли: Сартр показывает и превозносит человеческую свободу, ничем абсолютно не намекая, что сражаться-то и не следует. Т.е. по Сартру, это решение в этой ситуации закономерно. Это – позиция, принимая во внимание то, что Жан-Поль не всегда последовательно относился к своим изначальным идеям. И позиция эта, напомню, не только литературного героя Матьё Деларю, но и самого Сартра, каким бы он мог стать.
Ещё одна нетипичная для мировоззрения Сартра цитата:
«– Вас ухлопают всех до единого.
– Что ж, война идет, – хрипло ответил Пинетт.
– Как раз нет, – сказал Матье, – как раз война больше не идет.
– Перемирие пока не подписано».
А уже через несколько страниц Матьё берёт винтовку и занимает свой пост.
Впрочем, цитаты приводить можно до бесконечности, почитайте сами конец первой части, там абсолютно не сартровское повествование и по стилю, и по наполнению, при этом устами наиболее похожего на самого Жан-Поля литературного персонажа. Фактически, это такое отчаянное упивание войной и боевым товариществом, которого в более близкой к этим чувствам литературе следует ещё поискать! Параллельно, передавая слово другим героям в других обстоятельствах, Сартр смеётся над братом Матьё – Жаком Деларю. Жан-Поль подчёркивает его трусость и довольно однозначно показывает, насколько этот человек жалок, мелок, лжив и буржуазен. Качества, которым Сартр в литературе не привык симпатизировать. И тем более ярок контраст поведения двух братьев: Жака – бежавшего из дома неизвестно от чего (в первую очередь – от честности перед собой) – и Матьё, решительно и так же без внешней причины рванувшего в объятья яростной войны – навстречу именно себе. «Человек обречён быть свободным», – так писал Сартр в эссе «Экзистенциализм – это гуманизм»(L’existentialisme est un humanisme, 1945). А свобода – это не что иное, как возможность делать выбор. «Мы – это совокупность наших выборов», и Жак бежит от того, чтобы свой выбор сделать, ему не хватает смелости даже на то, чтобы признать свой страх. В то время как Матьё, напротив, решительно и однозначно делает выбор – отчаянный выбор сражаться до последнего патрона, прекрасно понимая, что после этого выбора другого делать уже не придётся.
Итак, даже у номинально противоположных авторов могут оказаться сходства по самым важным для них вопросам. Юнгера, который писал, что «война – отец всех вещей, также и наш отец», настораживает война и вообще массовый ХХ век в ключе, который, казалось бы, более присущ его оппоненту по политике, литературе и войне, Жан-Полю Сартру. В свою очередь Сартр передаёт собственному альтер-эго типичные юнгерианские установки, которыми изобилует «В стальных грозах»: война как важный этап человеческого становления, чувство товарищества, даже честь и боевой азарт. Начавший исследовать себя, свою жизнь в своей объёмной трилогии, Сартр учитывает большое количество моментов, за которые ему было стыдно, и переходит к чисто фашистскому жизнеутверждающему повествованию про честь, героизм и войну – и довольно удачному, талантливому! И пусть мы не знаем наверняка, как закончилась жизнь Матьё Деларю (обстоятельства однозначно ведут его к гибели, но кому не знакомо «ильфо-петровское спасение»?), зато мы знаем, что тот испытывал в самый последний момент, когда повествование оставило его жилы:
«Он выстрелил, он был чист, всемогущ, свободен».
