Стереотипы существуют не только на словах, но и на бумаге: нарисованные карандашом, тушью и красками. Иностранцы, чтобы показать Россию, изображают храм Василия Блаженного. Мы прибавим к церкви какие-нибудь симпатичные домики, или наоборот — панельки. Коммунисты нарисуют кремль под красными звездами с того ракурса, с которого видно мавзолей. В самой России представления о ней далеко не одинаковые, и когда люди пытаются ее изобразить, то выходят разные России. Русские эмигранты, покинув родину, забрали с собой свои стереотипы, и тоже рисовали Россию. Посмотрим, что у них выходило.
Во-первых, наши беженцы предавались воспоминаниям. В основном приятным, что совершенно нормально. Симпатичные картинки из жизни покинутой страны особенно характерны для праздничных выпусков. Чаще на обложку попадали сценки из прошлого: как Рождество, или Пасху встречают в Москве и Новгороде — не в Константинополе, или Париже. Людей для таких случаев подбирали из народа — даром, что читала эмигрантскую прессу в основном интеллигенция и немногие дворяне. Даже купцы, которые попадались за границей, тоже были далеко не всегда близки к простому мужику. Зато этого стереотипного русского можно было легко отличить по одежде, которая сообщала читателю все, что нужно: вот как бывало хорошо, румяные девки и парни, кренделя и сбитень и пироги. Еще несколько лет назад и художники и журналисты и подписчики обменивались открытками, на которых были изображены такие же как они — люди в западноевропейском платье с бокалами в руках, или с пасхальными яйцами. На чужбине эти образы, видимо, совсем не грели душу.
Но ведь в настоящее время тот самый народ жил очень плохо — в каждом номере каждой газеты и журнала можно было читать об очередных налогах, запретах и репрессиях. Да, в будничных выпусках веселые крестьяне из прекрасной России прошлого уступали место ограбленным и преследуемым современным. Тут уже к ним присоединялись все остальные классы — интеллигенция не была забыта. Потерявшие кафедры, редакции и должности работники интеллектуального труда часто были изображены оставленными и никому не нужными у себя на родине — что мало отличалось от положения их соплеменников в изгнании. Городской и деревенский ландшафт подбирали под сюжет: неприятного вида промышленные постройки, стены с колючей проволокой, разруха, оставшаяся со времен войны, и, конечно, покосившиеся разоренные церкви. К архитектуре упадка прибегали далеко не всегда. Обычно хватало одежды и лиц персонажей.
Отдельного внимания заслуживает отсутствие так называемого социального расизма — а именно тех его проявлений, когда представителей других классов изображают с выраженно непривлекательными чертами. Как мы уже убедились, эмигранты не обходили любовью и нежностью самый простой народ. Даже когда им надо было показать страдания бывших соотечественников — их рисовали человека в бедной одежде, обстановке, но с нормальными, хоть и изможденными лицами. Единственное, что может смутить самого вежливого читателя — это изображение большевиков кем-то вроде орков. Автор этого обзора берет на себя смелость оправдать этот вульгарный прием. Сюжет таких карикатур часто заключался в том, что действующие лица находятся явно не на своем месте. А поднялись на него с самого социального дна, воспользовавшиеся революцией, и по ходу дела пробежавшись по головам достойных представителей собственного сословия. Трудно спорить с тем, что это соответствовало истине. Самая неблагополучная часть рабочего класса имела весьма неприятный вид — образ жизни всегда отображается на лице, что поделать. Проблема была глобальной и ярче всего проявилась в Британии, где новому виду людей, созданному промышленной революцией, и проблемам, которые он создает, до сих пор уделяют внимание.
Слава Богу, кроме создания тонн патетического и ностальгического контента, эмигранты не потеряли способность шутить и язвить свой собственный адрес. Когда визуальная ностальгия и национальный колорит превращались в клюкву — их осмеивали. Первая волна эмиграции еще застала настоящую народную культуру и легко отличала ее от сценической бутафории.
Напоследок сменим ракурс. Вот реакция Михаила Дризо на изображение России и русских во французском кино. Это двадцатые. С тех пор мало изменилось — кино теперь американское, а не французское, но образы на удивление живучи. И единственный стереотип, который здесь отражает действительность без искажений — это русский таксист. Потому что только его французы своими глазами и видели.
