Иллюстра это рубрика про историю, и автор любит старину. Но мы также всегда подчеркивали, что новые вещи принимать надо. Появляются технологии, которые делают вещи лучше и через них делают лучше жизнь. Нужно просто прибавить их к тому хорошему что уже наработано веками.
И здесь мы встречаем яростное сопротивление. Новизна ради новизны. Отказ ото всего старого скопом потому что так надо. Без объективных причин. Очень странная идея. Зачем нам это? Одно дело когда технологии диктуют свои правила, и из-за них меняется дизайн вещей, архитектура. Совсем иное — когда архитектор «добивает» внешний вид построек борясь с «излишествами», как это было при Хрущеве. Хрущевская эстетическая политика разумеется не является оригинальной, а лишь продолжает идеи, которые были популярны у интеллигенции в те времена, когда сам генеральный секретарь был еще далеко от власти.
Кажется, что современные технологии наоборот, дают нам пространство для творчества. Украшения больше не нужно делать руками: по дереву можно резать на станке, выдавая какие-нибудь нижегородские узоры как конвейер, 3D-печать еще только появилась, но очевидно, что немного времени осталось до того, как можно будет украшать дома любыми узорами относительно дешево. И конечно эти узоры не должны и не будут повторять то, что было раньше. Это очень трудно сделать даже при большом желании. Придумать можно все что угодно, точно так же как когда-то придумали, например, барокко — и оно так повлияло на все вокруг, что сейчас даже те самые традиционные русские узоры без его влияния можно встретить только в музее. И далеко не в каждом музее. Так что при прочих равных стоит ожидать в будущем чего-нибудь и нового и красивого одновременно.
Или не стоит. По крайней мере пока по рукам архитектора бьют железной линейкой идеи.
Ну и давайте уже посмотрим, из чего эта идея состоит. Сегодня у нас под микроскопом «Орнамент и преступление» — эссе Адольфа литералли гитлера Лооса. Изначально оно было речью, произнесенной архитектором в 1910 году. Про самого Адольфа мы особенно распространяться не будем, но пару слов надо. Родился в семье каменщика, отчислен из гимназии за то что не справлялся с рисунком. Это будто бы особая черта известных австрийцев. Не везет им с талантом к рисованию. Учился на строителя и побывал даже в Венском университете прикладного искусства, который тогда еще был просто ремесленной школой. Отовсюду вылетел. Тем не менее, набрался знаний и таки сделал блестящую архитектурную карьеру. Правда в конце двадцатых она омрачилась тем, что Лооса обвинили в совращении несовершеннолетних. А точнее, в том, что он покупал у бедствующих мамочек право на фотосъемку их десятилетних дочерей. Съемку с продолжением, как это бывает у взрослых моделей. В 2008 люди, которым это видимо было очень важно, подняли материалы дела и сделали вывод, что обвинение было ложным. Мы уже говорили, что в школьные и студенческие годы Адольф имел плохие отзывы о поведении и морали? Ну да это уже не важно.
И наконец, переходим к идейному наследию рисовальщика-неумехи и любителя детей (без всяких сомнений обвиненного несправедливо). «Орнамент и преступление» — это не просто короткий текст, а манифест. Его тезисы напрямую вытекают из левых идей, и мы будем рассматривать их именно через призму культурной войны левых со всем живым.
Сам текст можно предварительно прочесть в оригинале или в переводе на русский, но это не обязательно.
Лоос был сторонником идеи линейного прогресса как движения от худшего к лучшему. Историю человечества он видел только как бесконечный апгрейд:
В два года он подобен дикарю-папуасу, в четыре — варвару-германцу, в шесть лет он как Сократ, а в восемь — как Вольтер.
Это очень важно. О темных веках Средневековья ни слова. Прогресс от Сократа к Вольтеру тоже вызывает некоторые вопросы. Но это ничего. Главное принять как факт, что раньше было хуже чем сейчас, а завтра будет еще лучше.
Стремление человека к украшению Лоос называет примитивным. Раз древний дикарь украшал свое жилище — значит узор это атрибут дикости. Более того, украшения это признаки склонности к преступлениям:
Папуас покрывает татуировками свою кожу, свою лодку, свое весло — в общем, все, что находится в пределах его досягаемости. Он не преступник. Современный человек, наносящий татуировки на свое тело, — преступник или дегенерат. В некоторых тюрьмах у восьмидесяти процентов заключенных на теле татуировки. Субъектов с татуировками, встречающихся на свободе, можно считать потенциальными преступниками или опустившимися аристократами. Если такой тип умирает не за решеткой — значит, он умер буквально незадолго до того, как совершить преступление.
Забавно читать такое прогрессивное рассуждение в 2024 году. Его автор уже кажется замшелым консерватором в самом плохом смысле этого слова. Ему было невдомек, что татуировки утратят флер криминальности и станут просто еще одним украшением, которое в нашем обществе уже воспринимается почти так же спокойно как кольца и серьги. Процесс принятия происходит буквально на наших глазах. Либо прогресс пошел вспять, либо что-то не так с теорией. Идем дальше.
Все искусство эротично. Эротичным в своей основе было первое в истории орнаментальное изображение — крест. Желание освободиться от избытка энергии стимулировало первого художника создать первое произведение искусства, совершить первый творческий акт, неумело раскрашивая стену. Горизонтальная линия — лежащая женщина. Вертикальная линия — проникающий в нее мужчина.
Опять кто-то почитал Фрейда, но запомнил только часть про пенисы.
Само собой разумеется, что такого рода позывы сильнее всего действуют на людей с дегенеративными симптомами в общественных туалетах.
Итак, орнамент — это скибиди-культура. Хорошо что благодаря неуклонному прогрессу у нас теперь есть такой емкий термин.
Я сделал следующее наблюдение и возвестил о нем миру: эволюцию культуры знаменует исчезновение орнамента с предметов обихода.
Интересное наблюдение, которое подтверждается… *треск сверчков*
Далее наш мессия выдает действительно интересную идею:
Тогда я сказал: «Не плачьте! Смотрите, величие нашего времени как раз в том, что оно не способно создавать новые орнаменты. Мы преодолели орнамент, мы завоевали привилегию жить без орнамента. Смотрите, близко то время, когда исполнятся наши чаяния. Скоро улицы городов будут сиять подобно белоснежным стенам. Как Сион — святой город, небесная столица. Тогда все осуществится».
Евангельский поучительный слог конечно портит дело. Автора явно понесло. Но если проигнорировать «горделивую позу больного шизофренией», то можно и согласиться. Даже нужно. Потому что перед нами наконец реальные факты. Период в искусстве, который осознанно избегает орнамента — это уникально, самобытно и интересно. Жить в нем может не так интересно, но для амбиций творческого класса — самое оно. Но любой период рано или поздно заканчивается, не так ли? Иначе он перестанет быть особым и уникальным.
Однако некоторые злодеи непримиримы, и по их вине человечество поныне прозябает под бременем орнамента.
Если вы еще не поняли, то нас пытаются убедить не просто в том что новые идеи — круто. Новые идеи — добро, а старые — зло. Узор > дикарь > дегенерат > татуировка > пенис на стене общественного туалета > смерть страшная от наркотиков. Логическая цепочка напоминает аргументы в пользу запрета видеоигр и прочие подобные инициативы нашего времени.
Дальше идут рассуждения, что государство спонсирует ремесла и все что связано с национальными орнаментами, и это является злом. Прямо об этом не говорится, но мы об этом уже писали. XIX век это не только идеи прогресса, но еще и интерес образованного класса к своей национальной старине. Интерпретации средневековых узоров и шрифтов. На Западе внимание к раннему возрождению, в России — к периоду предшествующему правлению Петра, и эстетике, которая ему присуща. То в чем многие творцы по всей Европе видели свежую кровь для родной культуры, Адольф Лоос называл злом и утверждал, что развитие орнамента специально поощряется свыше, так как «отсталым народом намного легче управлять».
Если бы наш герой возмущался только излишней пышностью, его можно было бы понять. Но в таком случае, его идея прогресса дала бы трещину, ведь пиком пышности в Европе были вовсе не Древность и Средние века, а времена более близкие к нам. Нигде в речи нет и не слова об умеренности в украшениях, о вкусе, о стилях. Они объявляются дикостью, злом и преступлением против наступления некой культурной благодати.
Еще в пространном и гневном рассуждении австрийца можно выделить несколько личных моментов. Он говорит, что не любит ложности. Что она экономически невыгодна. Нет смысла спорить, что многие приятные вещи дороги. Ведь можно вместо искусства тратить деньги на больницы, правда? Нет, неправда, потому что люди не могут жить без искусства, развлечений, и нас тянет к красоте. Нас вообще тянет к чему-то получше, когда мы получаем минимум. Автор же иного мнения: «Человек двадцатого века способен довольствоваться малым и, ограничивая свои траты, делать сбережения. Ему вполне достаточно вареных овощей, залитых маслом». Кажется, начинает вырисовываться картина. Довольствуйся малым. Хочешь большего — ты злодей и враг прогресса.
Дальше снова проблеск разума. Товары с орнаментами быстрее выходят из моды чем простые, что стимулирует консюмеризм. В том что это нездорово, автор Иллюстры полностью согласен с австрийцем. Но тот ошибался, когда думал, что консюмеризм существует за счет украшенных товаров. Как показало время и компания Эппл, стимулировать бессмысленное обновление вещей можно иным образом. Лоос это предвидел. Отдадим должное его проницательным словам:
Давайте подожжем город, империю — и все будут кататься как сыр в масле. Давайте изготовим мебель, которую через три года можно спалить; металлические изделия, которые через четыре года необходимо расплавить, потому что даже ростовщик не даст за них и десятой части себестоимости — а мы становимся все богаче и богаче.
Заканчивается проповедь обращением к аристократии. Лоос призывает их перестать уважительно относиться к культуре прошлого и разрушить ее «до основанья»:
Аристократ отлично понимает и кафиров, наносящих на ткань узоры, символическую последовательность которых не сразу можно разгадать; и перса, ткущего свой ковер; и словацкую крестьянку, плетущую кружева; и старушку, которая вяжет прекрасные изделия из бисера и шелка. Аристократ позволяет им вести прежний образ жизни, понимая, с каким священным трепетом они относятся к своей работе. Революционер, заявив: «Все это сущая чепуха», — помешал бы такому порядку вещей. И, прогоняя пожилую старушку от придорожной часовни, сказал бы: «Бога нет». Даже атеист среди аристократов, проходя мимо церкви, приподнимает шляпу.
Иными словами, чтобы революционер вел себя как приличный человек, не лез не в свое дело и не мешал несчастной старушке зарабатывать свою копейку — необходим аристократ. Оказывается именно он сохранял относительный порядок и благополучие все это время. А что, вполне сходится с опытом нашего государства. Надо только обзавестись новыми людьми, которые защитят нас от идеи довольствоваться одними овощами с маслом.
И все-таки есть в некоторых тезисах Адольфа Лооса рациональное зерно. Только не в тех, где слово «дегенерат» употреблено 2 раза, «вырожденец» 3 раза, а «дикарь» 4 раза. Надеемся, что обвинения в педофилии и правда были ложными.
