Русское зарубежье: ночь с пятницы на понедельник

Русское зарубежье: ночь с пятницы на понедельник

В вечерних ресторанах,

В парижских балаганах…

А.Н. Вертинский.

Мир постепенно оправляется от пандемии, снимаются ограничения, открываются кафе, бары, рестораны. Как и прежде, ночная жизнь начинается в пятницу. Как же ее проводили в русском зарубежье? Как развлекались, что пили?

Мы не будем останавливаться на решительно-пафосных тостах, которые произносились на политических собраниях. Как это было, например, в оккупированной Польше 44-го года: «За овальным столом нас было семеро уезжавших и двое пожелавших проводить нас сотрудников Комитета <…> В буфете я нашел одну забытую бутылку шампанского. Разлив вино в стаканы, я поднял свой:

— Господа, за Россию», – вспоминает Сергей Войцеховский.

Горестей у эмигранта и так хватает, поэтому лучше мы окунемся в обычную жизнь русского Парижа, русской Риги, русского Константинополя, русской Праги.

Начнем с мира русской литературы и, конечно, с большого бонвивана И.А. Бунина. Свидетельствует молодой парижский поэт, участник гражданской войны Владимир Смоленский: «Любил он все «первоклассное». Помню, как-то сказал
он мне: «Пьете вы здесь всякую дрянь! Угощу вас хорошей шведской водкой». И повез меня в какой-то шведский бар, в котором его знали, так как бармен назвал его Мг. Воunine. Водка была действительно хороша».

Отдавали дань вину и другие писатели – Б.К. Зайцев и А.И. Куприн – «у них были любимые ресторанчики, где вся писательская компания собиралась. Сидели подолгу, обсуждали свои литературные дела, попивали вино, недорогое конечно».

От стариков не отставала молодежь. Прозаик Василий Яновский вспоминал, как угощал парижскую поэтессу Червинскую: «Валерьян Александрович понял и налил два полных «бока» из-под пива – водкою. Мы с Червинской чокнулись. Впрочем, тут я заметил какое-то недоумение в умном взгляде поэтессы… Я честно осушил свой «бок» и, сообразив, что Червинскую такая порция убьет, отнял ее стакан, она успела только пригубить, и тут же по-рыцарски, жертвенно сам проглотил содержимое. Помню еще, что я собирался «плотно» закусить, чтобы противостоять хмелю, и ухватился за куриную ножку…Но здесь наступило затмение».

Интересное свидетельство о литературном собрании в квартире Д.С. Мержковского оставила парижская поэтесса Ирина Одоевцева: «Чай пить, правда, скучно. Володя, достаньте из буфета нашего «moine miraculeux». Ликер «Le moine miraculeux» – единственный ликер, признаваемый Мережковскими. Они приписывают ему какие-то чудодейственные целительные свойства».

Обратимся к русской Риге. Журналист и учитель Генрих Иванович Гроссен так описывал отмечания Татьяниного дня: «Собиралось до 100 человек, не только русские, но и латыши, евреи, поляки и др., кто только окончил какое-нибудь высшее учебное заведение в России. Старейший по возрасту избирался председателем. <…> Начинался вечер исполнением нашего студенческого гимна «Gaudeamus igitur». Все торжественно вставали. Зал был украшен гирляндами, а на стенах висели картины, изображавшие университеты Москвы и С.-Петербурга, а также с видами этих городов. Кроме того, Богдановым-Бельским были написаны типы разных студентов. Затем произносились речи, соответствующие значению дня, членами собрания исполнялись разные студенческие песни: «Среди долины ровныя», «От зари до зари, как зажгут фонари», «Быстры, как волны, дни нашей жизни» и др. <…> Ужин обыкновенно был хороший, обильный (что-то по 5 латов), закуски, горячая еда, сладкое и кофе, кроме того водка и пиво. После ужина желающие заказывали особо вина и ликеры с кофе. Тогда образовывались отдельные кружки наиболее близких друг другу коллег. Ужин приобретал тогда частный, неофициальный характер. От этих кружков неслись отдельные песни. Бывало уже далеко за полночь. Неугомонные кутилы еще ухитрялись после татьянинского ужина странствовать по другим ресторанам».

Не обошел Гроссен своим вниманием и знаменитый русский балет. К примеру, танцовщик Лев Фокин «жить на свое жалованье не мог, так как последнего не хватало, ибо он вел широкий образ жизни — играл по крупной в карты, кутил и т. п., одним словом, вечно нуждался, и его карточные долги приходилось покрывать несчастной матери, что делала она втайне от мужа, который с ума сходил от образа жизни сына, с которым у него всегда были скандалы.

Лева Фокин редко бывал дома, предпочитая кутежи в ресторанах и картежную игру в разных вертепах, вследствие чего часто опаздывал на репетиции, где танцевал небрежно, полагаясь на свою способность и на то, что мать – балетмейстер, чем ставил мать, безумно любившую его, в крайне щекотливое положение».

Но если с миром богемы все понятно, то как расслаблялись эмигранты-обыватели? Читаем у молодого белогвардейца Чакалова о первых днях изгнания: «С двух сторон Босфора, перед городом, находились дачи и дворцы богатых турок. Каждый из нас думал о двух вещах. Во-первых, напиться до отвала свежей, чистой воды и, во-вторых – наесться хорошей пищи. Конечно, любители спиртного, которые составляли, по крайней мере, 60 % пассажиров, под «водой» понимали немного воды и потом водку, коньяк и другое спиртное».

Подобное стремление к алкоголю во многом, конечно, объяснялось тяготами гражданской войны и желанием забыться. Однако с налаживанием жизни спиртное не исчезло, а заняло свое место в продуктовом наборе. Так, например, было в Праге: «В нижнем этаже предприниматель Валерьян Пивоваров открыл продуктовую лавку с неизменным русским ассортиментом – шпроты, горчица, гречневая крупа, халва, селедка, водка, подсолнечное масло и черный чай». Париж, по словам богослова Николая Зернова, в этом отношении не отличался: «Мы жили в пятнадцатом, одном из наиболее обрусевших районов Парижа. <…> Если чего-нибудь не хватало по хозяйству, кто-нибудь посылался к ’’Грузину”. Его лавчонка, тесная и грязноватая, была всегда полна русскими покупателями. Кроме фруктов и овощей словоохотливый хозяин продавал черный хлеб, консервы, сыр, колбасу и дешевое вино — все, что было нужно для неприхотливого хозяйства многих одиноких русских беженцев».

Из французской столицы перенесемся в пригород, описанный Ниной Берберовой: «Тут же, на столиках с грязными бумажными скатертями, стояли грошовые лампочки с розовыми абажурами, треснутая посуда, лежали кривые вилки, тупые ножи. Пили водку, закусывали огурцом, селедкой. Водка называлась «родимым винцом», селедка называлась «матушкой». Стоял чад и гром, чадили блины, орали голоса, вспоминался Перекоп, отступление, Галлиполи. Подавальщицы, одна другой краше, скользили с бутылками и тарелками между столиками. Это все были «Марьи Петровны», «Ирочки», «Тани», которых знали все чуть ли не с детства, и, все-таки, после пятой рюмки они казались полузагадочными и полудоступными, вроде тех, которые дышали духами и туманами в чьих-то стихах (а может быть романсе?) когда-то… черт его знает, когда и где!».

Задонать своей кибердиаспоре
И получи +14 баллов социального рейтинга!
Image link