Джордан Питерсон о своей депрессии, наркотической зависимости и аду русской наркологической клиники.
Психолог-суперзвезда, бич снежинок, и его дочь Михайла объясняют, как он достиг дна — и их невероятное путешествие в поисках исцеления.
Оригинальный материал впервые был опубликован на thetimes.co.uk, перевод для Local Crew подготовил Александр Заяч.
Я думал, что это будет обычное интервью с Джорданом Питерсоном. Однако после долгого разговора с ним, а еще дольше — с его дочерью, я уже не имею ни малейшего представления о том, что это было. Я не знаю, рассказ ли это о наркотической зависимости, или о врачах, или о динамике семьи Питерсонов, или притча о токсичной маскулинности. Что бы это вообще ни было — это очень странно.
Питерсон, клинический психолог, консервативная суперзвезда культурных войн. Родился и вырос в Альберте в семье библиотекаря и школьного учителя. Первые три десятилетия своей карьеры он провел в относительной академической безвестности, перекладывая бумаги и поддерживая небольшую клиническую практику. Все изменилось в 2016 году, когда он по соображениям свободы слова оспорил новый канадский закон, который, как он утверждал, юридически заставит его использовать местоимения, предпочитаемые трансгендерами. Практически за одну ночь профессор из Торонто стал сенсацией на YouTube, выкладывая видео и лекции, атакующие политику идентичности и политкорректности, и раздавая бодрящие советы о том, как быть настоящим мужчиной. Его бестселлер в жанре учебника личностного роста «12 Правил Жизни. Противоядие от хаоса» 2018 года сделал его, возможно, самым известным в мире — и, конечно же, самым противоречивым — общественным интеллектуалом.
В течение трех бурных лет за Питерсеном всюду следовали восхищение и поклонение. Его взрывная конфронтация с Кэти Ньюман в передаче Channel 4 News в 2018 году привела к тому, что канал вызвал экспертов по безопасности после того, как некоторые из фанатов Питерсона начали постить в интернете угрозы расправы. Для миллионов молодых людей, которые его боготворят, эрудированный, невозмутимый мужчина 58 лет — это своего рода вымышленная фигура отца. Он предупреждает их о том, что жизнь трудна, им нужно перестать ныть, привести в порядок свою комнату, встать прямо и смириться с этим. Он обвиняет «левых нео-марксистских радикалов» в попытках «феминизировать» мужчин и отстаивает традиционное мужское господство. По словам Питерсона, мужчины представляют собой «порядок». Для своих критиков он — лицо реакционного женоненавистничества и опасный наркотик, открывающий путь к альт-райт радикализации онлайн.
Его взлет к славе был драматичным, но то, что случилось с тех пор, как он исчез из поля зрения общественности 18 месяцев назад, звучит и вовсе фантастикой — по словам его дочери, это «как фильм ужасов». Фильм, в котором ее отец подсаживается на бензодиазепины, едва не кончает с собой, госпитализируется для собственной безопасности, а затем ему ставят диагноз шизофрения. Вопреки советам врачей, она везет его в Россию, где его вводят в искусственную кому. Он бредит, не может ходить и рикошетит из одного реабилитационного центра в другой, в конце концов, попадая в сербскую клинику, где он заражается COVID-19. Вернувшись, наконец, домой в Канаду, откуда он разговаривал со мной в начале этого месяца, Джордан не может сдержать слёзы, и вынужден покинуть комнату. Когда я спрашиваю, не сердится ли он на себя за то, что принял бензодиазепины, его дочь вмешивается, машет руками – «Стойте, стойте!» — и пытается закончить интервью.
Будь происходящее фильмом, его режиссером, несомненно, была бы 28-летняя Михайла Питерсон, генеральный директор компании ее отца. Похоже, что она и ее русский муж взяли на себя полную ответственность за Джордана, поэтому, прежде чем мне разрешат с ним поговорить, я должен сначала побеседовать с ней. Непохожая на обыкновенную брюнетку с фотографий всего несколько лет назад, Михайла сегодня — глянцевая, надутая барби-блондинка с ревностным, колючим убеждением пресс-секретаря президента Трампа.
Согласно ее сайту, она с раннего детства страдала от ревматоидного артрита, аутоиммунного заболевания, потребовавшего замены тазобедренного и голеностопного суставов в 17 лет. Другие симптомы — хроническая усталость, депрессия, ОКР, кровотечение из носа, беспокойные ноги, мозговой туман, зуд кожи, список можно продолжать — заставили ее бросить университет, «и в конце концов, я поняла, что вне зависимости от совершаемых мною действий, все закончится моей смертью, и довольно скоро. По прошествии почти 20 лет у медицинского сообщества до сих пор не было для меня ответов». Поэтому она решилась на самолечение.
В 2015 году Михайла начала экспериментировать с отказом от продуктов питания. Начиная с глютена, она исключала из рациона одну группу пищи за другой, в итоге за последние три года не съела буквально ничего, кроме красного мяса — почти исключительно говядины — и соли. Это, как она утверждает, вылечило всё. Сейчас она делает подкасты и блоги о своей «львиной диете».
Нет нужды говорить, что медицинская практика не одобряет эту диету. Тем не менее, в 2018 году ее отец согласился на неё и в течение нескольких месяцев объявил, что она вылечила его депрессию, беспокойство, псориаз, храп, гингивит, желудочный рефлюкс, даже летучие мушки в его правом глазу. Он перестал принимать селективные ингибиторы обратного захвата серотонина, которые он употреблял в течение 14 лет. Он провозгласил, что он «интеллектуально на пике возможностей».
Как и каждый адепт самодиагностики, которого я когда-либо встречал, Михайла выстреливала фармакологическим жаргоном со скоростью 100 км/ч, мчась от одной диковинной сказки к другой с головокружительной мелодрамой, следить за которой решительно невозможно. Она хочет самостоятельно дать мне «мелкие грязные подробности» последних 18 месяцев, «потому что папа все еще не полностью выздоровел, и он все еще крайне склонен к тревожности, так что любой пересказ истории вырубит его на пару дней». После 80 минут в Zoom, единственное, в чём я остался уверен, так это в том, что будь я так же близок к смерти как, по её словам, был её отец, Михайла — не тот человек, которому я бы доверил мою жизнь.
По словам Михайлы все проблемы начались в октябре 2016 года. К тому времени она, ее муж и отец употребляли только мясо и зелень — полноценная львиная диета пришла позже. Однажды они съели тушеное мясо с яблочным сидром, на которое у всех троих была яростная «реакция метабисульфита натрия. Это было кошмаром для всех, но сильнее всего ударило по отцу. Он не мог встать, не падая после этого в обморок. У него было предчувствие обреченности. Он не спал». Сам Питерсон утверждал, что он не спал 25 дней, однако в это трудно поверить, учитывая, что самый длительный зафиксированный период бессонницы, — 11 дней. Михайла с нетерпением это отбрасывает. «Он был в очень плохой форме, верно».
У Питерсона было много причин для беспокойства. Выход его книги «12 правил» задержан на год, а его работа в Университете Торонто оказалась под угрозой из-за конфликта по поводу местоимений трансгендеров. «Это был невероятный стресс», — соглашается Михайла. «Да и просто переходить от безвестности к славе было тяжело. Но вся наша семья согласна, что главная проблема была в его ненормальном состоянии здоровья». Они консультировались с врачами, «которые на самом деле не знали, что происходит», пока семейный врач не прописал «действительно низкую дозу бензодиазепина», успокоительное из семейства препаратов, в которое входит валиум. Похоже, это помогло. «И мы были, типа, ну ОК, проехали».
К началу 2019 года Питерсон стал общеизвестен, его книга стала мировым бестселлером, однако затем случилась катастрофа. Женщине, на которой он был женат 30 лет, Тэмми, был поставлен диагноз — рак почки. «Мы провели целую кучу исследований, и это был чрезвычайно редкий и крайне опасный тип рака». Тэмми испытала на себе все виды хирургических вмешательств, а Питерсон провел несколько месяцев у её больничной койки, боясь, что она умрёт. Тем летом его врач увеличил дозу бензодиазепина, но вместо того, чтобы успокоить его, казалось, лекарство только делало хуже. «Папа начал вести себя очень странно. Это проявилось в крайнем беспокойстве и желании покончить с собой».
По совету другого психиатра он бросил употреблять препарат и начал получать кетамин, но резкая отмена вызвала у него абстиненцию от бензодиазепина. Ещё один психиатр, друг семьи, посоветовал ему возобновить прием бензодиазепина и записаться в реабилитационную клинику, чтобы медленно снять с него напряжение. После шести недель реабилитации в Коннектикуте он был хуже, чем когда-либо, все еще на бензодиазепине плюс дополнительные препараты, не в состоянии перестать дёргаться или хотя бы чуточку успокоиться. Боясь, что он покончит с собой, Питерсон в ноябре перевелся в государственную больницу в Торонто, где ему диагностировали шизофрению.
В больнице хотели лечить его электрошоковой терапией, но Михайла и ее семья отказались от нее. «Не похоже, что мы необразованны в этих вещах, верно?» — говорит она. «Мы все время говорили им, что проблема в его лекарствах. Но они нас не слушали. Поэтому мы начали обзванивать реабилитационные клиники по всему миру. Мы обзвонили 57 штук. В одной российской клинике сказали: «Да, мы занимаемся детоксикацией». И мы подумали, а что нам делать? Это, наверное, опасно, потому что никто больше этого не делает. Но семья согласилась попробовать».
Врачи из Торонто «с этим не согласились. Мы должны были подписать бумаги об отказе от ответственности. И они были раздражены этим настолько, что не дали нам его бумаги о выписке. Это даже не законно, верно? Это был полный бардак».
В январе прошлого года с помощью мужа, медсестры и охранника Михайла посадила Питерсона на частный самолет в Москву. В клинике больше знали о детоксикации пациентов от опиатов, чем от бензодиазепинов; они взглянули на Питерсона и сказали, что его отравили специально. «А я, типа, нет, это из-за лекарств!» Будто этого мало, клиника интубировала его от недиагностированной пневмонии. Чувствовала ли она, что ее отец в надежных руках? «Ну, мой муж всё переводил и это был ужас. Но клиника выглядела очень современно. Ничего подозрительного не было».
Медики вводили пропофол, убившее Майкла Джексона снотворное, чтобы вызвать восьмидневную кому, во время которой они «делали что-то под названием плазмаферез, который забирает вашу кровь и очищает ее. Бензодиазепины имеют такой долгий период полураспада, что, вероятно, частично абстиненция происходит потому, что бензодиазепины в вас все еще есть. Вот плазмаферез всё и вывел».
Когда Питерсон пришел в сознание, стало ясно — до выздоровления ещё далеко. «Он был в кататонии. Выглядел очень, очень плохо. А потом он бредил. Он думал, что мой муж его старый сосед по комнате. О, это было ужасно». Она запаниковала? «Да! Я потеряла целую кучу волос. Я в жизни никогда не была так напряжена. Мы привезли сюда папу и что в итоге? Это было слишком тяжело для его мозга? Я думала, что если все пойдет плохо, то я буду в жопе. Весь мир будет винить меня, сами подумайте, ну кто привозит лечиться от зависимости из Канады в Россию? Всё было очень плохо».
Питерсон был переведен в подмосковную государственную больницу «в основном для людей с тяжелой травмой головы. Это было похоже на киношную советскую больницу. Но там было полно действительно — слава Богу — действительно, квалифицированных врачей. Я приехала на следующий день, и папе уже лучше!»
Врачи посадили его на новые лекарства. Уже был февраль, и Питерсон ничего не помнил с середины декабря. Он даже забыл, как печатать. В течение восьми дней он снова научился ходить, а затем его перевели в другую клинику, где он поправлялся. В конце февраля семья перевезла его во Флориду, сняла дом в Палм-Бич, наняла медсестер, и надеялась, что он поправится. Но через десять дней все старые симптомы вернулись. Не имея возможности перестать двигаться, от боли Питерсон снова начал мучаться от самоубийственных мыслей. «И я, типа, что происходит?»
Михайла связалась с клиникой в Сербии – «это, типа, лучшая в мире частная больница» — и улетела с отцом в Белград, где ему поставили диагноз «акатизия», состояние беспокойства, классически связанное с абстинентным синдромом бензодиазепина. В конце концов, Михайла нашла врачей, которые подтвердили ее собственную теорию. Они прописали дополнительные седативные препараты, антидепрессанты и опиат; ее отец выглядел «под кайфом», но «по крайней мере, начал расслабляться». Отец с дочерью выпустили подкаст, информируя поклонников о его выздоровлении. А потом в Сербии начался локдаун, и она переехала в отцовскую клинику с мужем, няней и трехлетней дочерью — и все пятеро сразу же заразились Коронавирусом.
К этому моменту у меня закружилась голова. Ковровая бомбардировка непонятной фармацевтической терминологией всё продолжается, Михайла перечисляет названия новых антибиотиков и антидепрессантов, а также антипсихотиков, выписанных ее отцу, рассказывая о своих спорах с врачами до тех пор, пока всё не стало совсем непонятным.
Так или иначе, в конце прошлого года Питерсон прилетел домой, в Канаду. Его акатизия — интенсивное волнение тревожность и суицидальные мысли — значительно облегчилась, но не исчезла. Никто не может понять, почему она до сих пор его мучает. Он все еще не обходится без лекарств. Пройдя через еще несколько врачей в Торонто, Михайла в настоящее время переписывается в сети с «тысячами» акатисников, которые «рассказывают мне, что сработало в их случае».
Интересно, чувствовала ли она когда-нибудь, что медицинское сообщество воспринимает ее как проблему? «Полностью, да. Сто процентов. Я некоторое время была для них проблемой». Она начинает смеяться. «Я довольно настойчива, когда думаю, что что-то не так». Однако я указываю, что у нее нет никакой медицинской подготовки. Разве ее не волнует ответственность, которую она взяла на себя за лечение своего отца? «Но из-за моего опыта болезни, я провела много исследований. У людей есть доверие к белым халатам, которого я лишена. Врачи — это просто люди, верно?»
Такое мнение в Северной Америке не редкость, удивительное количество людей рассматривает YouTube как жизнеспособную замену медицинской школе. Однако каково бы ни было ваше мнение о Питерсоне, его скрупулезное уважение к научным данным бесспорно. Его общественный имидж определяется научной точностью: «Этому нет никаких доказательств» — практически его коронная фраза.
Я ужасно хочу спросить его, почему он вообще согласился на это медицинское шапито, организованное его дочерью вопреки рекомендациям врачей, во время разговора на следующий день. Но в конце этого долгого и часто обескураживающего рассказа его дочери, я до сих пор не могу сказать, сможет ли её отец прозвучать хоть сколько-нибудь связно. Я не знаю, чего ожидать. И Михайла, конечно, будет следить за нашим разговором.
Питерсон так же безупречно ухожен, прекрасно одет и скрупулезно вежлив, как и всегда, когда он появляется в Zoom через день. Однако он выглядит сухим и бледным, и меня поражает непреодолимое ощущение его уязвимости.
Поскольку профессор известен умением работать с данными, я спрашиваю, какие медицинские доказательства стали настолько убедительными, что он согласился на детоксикацию в Москве. Он выглядит слегка потерянным. «Я ничего не помню. С 16 декабря 2019 года по 5 февраля 2020 года, — говорит он, — я вообще ничего не помню». Он уверяет меня, что все-таки согласился на лечение в Москве, поэтому я еще раз спрашиваю, почему.
«Ну, я был в лучшей клинике Северной Америки. И что бы они ни делали — становилось только хуже. У нас просто не было выбора. По мнению моей семьи, я, скорее всего, умру в Торонто». Почему он отдал свою жизнь в руки семьи, а не медицинской профессии? «Я отдал себя в руки врачей. И следствием этого была моя почти неизбежная смерть», — тихо повторяет он. «То есть не то, чтобы рекомендации московских врачей нас убедили. Скорее, у нас просто не было выбора».
Мне любопытно, в какой степени его психическое здоровье беспокоило его в месяцы и годы, предшествовавшие кризису. Во время своего книжного тура он читал лекцию за лекцией каждую ночь в 160 городах за 200 дней, обращаясь к многотысячным толпам. Психологический авторитет, обладающий всеми ответами — занятый раздачей советов фанатам об их психическом здоровье — насколько он беспокоился о своём собственном? «Ну, я не думаю, что это проблема с психическим здоровьем. Я думаю, что это вопрос физиологии. У меня какое-то аутоиммунное расстройство, и большая часть моей депрессии является по природе аутоиммунной».
Я снова запутался. На протяжении всех его медицинских процедур не было никакого формального диагноза аутоиммунного расстройства, не так ли? «Да, было», вмешивается Михайла. «В России и в Сербии. Фибромиалгия». Это ведь не аутоиммунное заболевание? «Я имею в виду, — смутно говорит Питерсон, — такие аутоиммунные состояния не очень хорошо исследованы — и фибромиалгия — хороший тому пример. Это терра инкогнита».
Затем он переводит тему на посттравматическое стрессовое расстройство. «Одним из маркеров посттравматического стрессового расстройства является дереализация. Например, когда окружающие вещи кажутся ненастоящими. И я находился в постоянном состоянии дереализации с октября 2016 года до,… – он с безрадостным смешком проверяет дату. – 12 января 2021 года».
Быть Джорданом Питерсоном, объясняет он, значит 5 лет подвергаться огромному давлению. «Я был в эпицентре этой невероятной полемики, и вокруг меня постоянно были журналисты, студенты проводили демонстрации. Очень эмоционально тяжело изо дня в день подвергаться публичным нападкам. И это происходило со мной постоянно в течение, примерно, трех лет». В 2017 году 200 его коллег «подписали в Университете Торонто петицию о снятии меня с занимаемой должности. И моя преподавательская ассоциация направила это в администрацию, даже не уведомив меня». Когда он выступал в Королевском университете в Кингстоне, Онтарио, «протестующие стучали по окнам. Это было похоже на нападение зомби. Ради Бога, они арестовали женщину, которая несла гаротту! И сразу после демонстрации меня преследовала небольшая группа обезумевших протестующих, которые маячили перед моим лицом в течение двух-трех кварталов, выкрикивая какую-то чушь».
Было ли страшно? «Наверное, я должен бы сказать «да, определенно». Я беспокоился за свою семью. Я беспокоился за свою репутацию. Я беспокоился за свою профессию. Много чего ещё происходило. Канадский эквивалент налоговой службы охотился за мной, делая мою жизнь невыносимой. По их признанию три месяца спустя, это была ошибка, но для меня это была пытка. Коллегия психологов, к которой я принадлежал, охотилась за мной, потому что один из моих клиентов выдвинул целую череду претенциозных обвинений. Это был необычайный стресс».
Он был — и остается — сильно разочарован тем, что журналисты продолжают расценивать его работу как «принципиально политическую». «Я действительно не люблю расстраивать людей», — говорит он. «Я клинический психолог, в своей природе я помогаю людям. Я не заинтересован в том, чтобы вызывать конфликты. Я пытаюсь помочь людям понять, что им нужен смысл в их жизни, потому что жизнь – непростая вещь».
Интерес фанатов к его посланиям, безусловно, стал важной частью его жизни. «Реакция постоянно меня удивляет. Я не знаю, что с этим делать. Что я должен думать о том, что у меня 600 миллионов просмотров на YouTube?» Он, конечно, много думает об этом: он неоднократно ссылается на свои просмотры, как на некое чудо. «Значит, это и есть тот масштаб просмотров, который… ну, я имею в виду, это не уникальное явление, нет недостатка в известных людях, но это, безусловно, уникально для меня! Я имею в виду, когда все это на меня свалилось, мне уже было 55 или что-то вроде того. Я просто тихо себе работал. Но теперь у меня был этот невероятный срез страданий тысяч и тысяч людей, и я не могу выйти на улицу без того, чтобы люди не подходили ко мне. И они обычно довольно эмоциональны, и я…» Его голос дрожит, затем ломается.
«Обычно таких разговоров за пределами клинической сферы не бывает. Так что часть того, что меня ошеломляет, это прямое свидетельство того, как мало поддержки получают столь многие люди». Его глаза наполняются слезами. «Они страдают…» — он ломается. «Извините, — он рыдает, — я давно не давал интервью». Он встает, чтобы уйти, а через минуту возвращается с полотенцем, чтобы высушить глаза.
«С Тэмми всё пошло наперекосяк. Каждый день в течение пяти месяцев был борьбой между жизнью и смертью. Врачи сказали: «Ну, она заболела раком, который так редко встречается, что практически нет никакой литературы об этом раке, а годовая смертность составляет 100%». Ночь за ночью я спал на полу у палаты интенсивной терапии, и все эти постоянные хирургические вмешательства…». Он выглядит шокированным. «Поэтому я начал принимать бензодиазепины».
Эти медикаменты, как я отмечаю, вызывают привыкание, он наверняка слышал достаточно жутких историй о домохозяйках, подсевших на валиум в 1960-х годах, чтобы быть настороже? «Нет, я действительно не подумал об этом. Мне выписали рецепт, и я просто начал их принимать».
Может быть, причиной всех его проблем действительно были они. Однако чем больше он говорит, тем больше я задаюсь вопросом, а не дело ли также в токсичной маскулинности. Его история депрессии и история семьи может рассказать нам что-нибудь о цене, которую нужно заплатить за его жёсткую философию; о том, что когда жизнь становится невыносимой нагрузкой, фирменное «соберись, тряпка» Питерсона не работает. В тот самый момент, когда самый известный общественный интеллектуал на планете проповедовал принцип порядка и самодисциплины, дома он был в хаосе. На ум приходят параллели с Дональдом Трампом: другой несчастный человек закрылся от своих эмоций, проецируя мифологию о сильном человеке, в напряжённые моменты прятался вместе с семьёй в бункер.
Критики Петерсона несомненно укажут, что он построил целую философскую систему на принципе, что жизнь — это боль и страдания; что сильная, мужественная реакция — это встать и бороться с ними, а не принимать глушащие боль лекарства. «Нет, я никогда этого не говорил. Послушайте, если вы надёжный врач, вы призываете людей принимать медицинские препараты, когда это уместно. Что я действительно поощряю в людях, так это понимание того, что бесполезно позволять своим страданиям вызывать у вас чувство обиды. И, поверьте, у меня было много соблазнов возмущаться тем, что случилось со мной за последние два года».
Когда я слушал подкаст, который он сделал в июне прошлого года с Михайлой в Белграде, говорю я ему, мне показалось, что он выглядел сердитым, и мне стало интересно, на кого или на что он сердится. «Ну, такая боль разозлит кого угодно». Злится ли Питерсон на себя за то, что он принимал бензодиазепины? Он колеблется. «Я бы не сказал, что злюсь. Но не то, чтобы я не видел иронии. Это была еще одна вещь, которую нелегко осмыслить. Может, стоило перед этим подумать? Возможно».
Михайла резко прерывает нас, но он продолжает. «В смысле, я написал диссертацию по алкоголизму». Она поднимает голос и машет руками. «Это — стоп, стоп! У тебя был побочный эффект от лекарств. Знал ли ты, что бензодиазепины могут вызывать акатизию у людей, принимающих антидепрессанты?» «Нет», Питерсон отступает. Чётко проговаривая каждое слово, она заявляет: «Это. Не. Наркотическая. Зависимость. Это побочный эффект акатизии от препаратов». Ее отец кивает. «Точно. Да, точно». Михайла проверяет время. «Нужно заканчивать». Он смотрит вверх. «Я, кстати, нормально себя чувствую». «Да, да, я знаю. Но все же». Я пытаюсь еще раз намекнуть на то, что пережитое им могло быть понятной реакцией на невыносимый стресс. «Быть того не может, это акатизия», — встревает Михайла.
Жена Питерсона чудесным образом восстанавливается после рака. Его самым большим источником стресса сейчас является «страх, что акатизия вернется. Это невыносимо. И всегда есть ощущение, что ты мог бы остановить его, если бы просто проявил достаточно силы воли. Это тоже унизительно». Это порождает в его голове самонаказывающий голос, обвиняющий его в слабости? «Да, определенно». Он беспокоится, что акатизия должна выглядеть как слабость и для всех остальных. «Конечно, так оно и выглядит. Наверняка».
Он страдал от приступов акатизии в течение 26 дней в ноябре и пяти в декабре – «и эти эпизоды продолжались от пяти до семи часов». В январе она не возвращалась, «но я чувствую, она рядом». Каждое утро он принимает 90-минутную баню, 20 минут моется в душе, от двух до четырех часов ходит пешком, «и тогда у меня может начаться нечто похожее на продуктивный день».
Одна вещь, которая не изменилась, это его политические взгляды. На вопрос о штурме Капитолия в Вашингтоне он переключается в более привычный, самоуверенный режим Питерсона. «Я предполагал, что постоянное давление радикального левого фронта разбудит спящих правых. Я ожидал этого пять лет назад. И можно обвинить во всём Трампа, но это не поможет. Очевидно, что он был непосредственным катализатором тех ужасных событий, которые охватили Вашингтон — и, возможно, все это умрет, когда Трамп исчезнет. Но я сомневаюсь в этом». Должен ли Трамп быть подвергнут импичменту? «Думаю, его следует игнорировать».
Невероятно, но в течение всего этого времени ему удалось написать еще одну книгу – «За гранью порядка: ещё 12 правил для жизни» — продолжение его бестселлера. Я спрашиваю, как он относится к перспективе её публикации этой весной. «Ну, я сомневаюсь в этом, потому что не могу судить о книге должным образом. Я написал ее не при оптимальных обстоятельствах, мягко говоря, поэтому не могу адекватно судить о ее качестве».
Почему он не отложил книгу, пока ему не станет лучше?
«Я могу рассказать, почему я это сделал: потому что альтернатива была хуже». Он потерял год из-за болезни Тэмми, потом год из-за собственной болезни. «Потеряй я ещё и книгу, у меня бы ничего не осталось». Я говорю ему, что удивлен, что ему это удалось, и он выглядит довольным.
«Если бы вы меня видели, поверьте, вы бы удивились ещё больше. Когда я записывал аудиокнигу в ноябре, меня трясло почти всё время». Его голос поднимается и наполняется гордостью. «Я ехал в студию, буквально конвульсируя в машине. Я двигался просто произвольно, а потом поднимался в студию и заставлял себя сидеть смирно в течение двух часов».
«Если бы вы попросили меня сделать ставку на вероятность того, что я доживу до конца записи, я бы поставил десять к одному, что нет». Однако я продолжал записывать. С книгой было то же самое. Потому что не делать ничего было бы хуже. Так что, в той степени, в которой я могу объяснить, как я смог справиться с этим, тут не вопрос воли и мужества, тут вопрос меньшего из двух зол».
За исключением, конечно же, того, что в итоге он обрисовал свою историю именно с точки зрения силы воли и храбрости.
