Мы живем в такой период (пожалуй, он начался в XVIII веке), в который идет активная дележка национальных героев. Пока утописты еще продолжают настаивать на необходимости создания всемирного народа без культурных границ, реальность идет своим чередом и в совсем другую сторону. Люди остаются разными и хотят свои особенности подчеркнуть. Потому что это приятно. Еще приятнее, если ваши особенности — это не только цветные шаровары или большие кружки для пива, а нечто более изысканное.
Для начала разговора поскорее отойдем от национальных идей. У них своя логика и методика, а у истории дизайна своя. Какие бы благородные цели ни преследовала национальная интеллигенция любого народа, ее цель — укрепление национальной идеи, а не открытие объективной картины мира. Мы же по мере сил постараемся быть как можно беспристрастнее и рассуждать с точки зрения принадлежности трудов того или иного деятеля к русской культуре.
Книжным языком русских до XVIII века был церковнославянский. Именно книжным, бытовое письмо по большей части оставалось русским. Первые книги на церковнославянском языке, записанном кирилловской азбукой, выпустил немец Фиоль Швайпольт. Швайпольт происходил из Франконии, по вере был католик. Его типография располагалась в Кракове, который в то время являлся столицей Польского Королевства. Между первым церковнославянским изданием Швайпольта в 1491 году и теми, кого мы будем рассматривать на роль первого русского книгопечатника, трудилась парочка южных славян. Они издавались там, где русские массово не селились, и их книги были рассчитаны не на русский рынок. Чего не скажешь о книгах Швайпольта.
Здесь мы доходим до интересного момента, который неподготовленного исследователя-любителя может смутить. Открываем Библию Франциска Скорины 1517 года и читаем: «Полностью переведены на русский язык доктором Франциском Скориной из славного города Полоцка». Перевод цитаты с церковнославянского — вашего скромного автора. Да-да, с церковнославянского. Это не опечатка. Русским языком в XIV—XVII веках у русских (это важно подчеркнуть) назывался церковнославянский язык. Только в XVIII складывается новый литературный язык на основе разговорной речи, которую мы привыкли считать русской. Рассматриваемый нами период (XVI век) имеет старую терминологию. Поэтому и знаменитый Аввакум, автор первой русской автобиографии, когда писал, что привык изъясняться своим русским языком, имел в виду письменный язык, церковнославянский так называемого старомосковского извода. В его текстах достаточно русизмов, но они совершенно точно не написаны на разговорном языке.
Итак, переходим к нашим героям. Первым будет Иван Федоров. С ним все просто, благо, существует достаточно вполне корректных описаний его жизни и профессиональной деятельности. Федоров по национальности русский, православный. Трудился сначала в Москве, а после во Львове. В Москве в 1564 году издал тот самый «Апостол», который многие считают первой русской печатной книгой. Он был очень хорошо образован для русского человека XVI века. Вел личную переписку на латинском языке и знал койне — «библейский греческий».
Покинув родину, Федоров переехал туда, где был востребован его товар — в Речь Посполитую. Это государство было создано путем объединением Княжества Литовского и Польского Королевства, в котором жил и работал упомянутый выше Швайпольт. В Речи Посполитой проживало многочисленное русское население, исповедующее православие и нуждающееся в церковной литературе.
Русские в основной массе появились в Речи Посполитой именно из «литовской» части. Великое княжество Литовское полностью называлось «Великое княжество Литовское, Русское и Жемойтское» недаром. Русские составляли в этом государстве этническое большинство и населяли около 90% его территорий. Литовской была знать и даже она начала в одно время обрусевать. Бытовым и деловым письменным языком служил так называемый западнорусский. Де-факто русские были государствообразующим народом ВКЛ, русский язык государственным, а православие — самой распространенной религией.
Из вышесказанного можно сделать вывод, что хоть Иван Федоров и покинул владения русской аристократии, он всего лишь перебрался из одних русских земель в другие. Целевую аудиторию он не сменил и продолжил издавать книги для русских.
Вторая персона под вопросом носит имя Франциск Скорина. На слух оно совсем нерусское, но не стоит обращать на это внимание. Традиция имянаречения в западнорусских землях отличалась от привычной нам сейчас. Старшего брата Франциска звали Иван, если это кого-то успокоит. Тем не менее, невзирая на происхождение и собственную идентичность, какой бы она ни была, есть основания считать именно Франциска Скорину первым русским печатником. Давайте рассмотрим, кем был сам Скорина и что он делал.
Образованием Скорина превосходил Федорова. И оно совершенно однозначно не было русским. Скорина учил латынь при католическом монастыре в Полоцке. После, по некоторым предположениям, поступил в Краковский университет, где изучал семь свободных искусств, а затем медицину. Докторскую по медицине защищал в Италии, в Падуанском университете. К слову, в канцелярии университета итальянцы записали его как русина.
По приезду в Прагу Скорина открыл типографию и издал первую печатную книгу для русских. Было это в 1517 году. Потребителем его печатной продукции было именно русское население, так как именно оно было православным. Примечательно, что при всех возможностях Скорина не остался в Италии. Такие ученые люди были нужны и там, и место он себе, скорее всего, нашел бы без особых проблем, несмотря на скромное финансовое состояние.
В начале 1530-х у Скорины начались проблемы с кредиторами умершего старшего брата, проблемы с законом из-за переезда. Он благополучно разрешил их все, но затем книгоизданием уже не занимался. В 1534 Скорина попытался эмигрировать в Русское царство, но был принят за католика и изгнан. Факт издания Библии ему не помог, потому что перевод Скорина делал самостоятельно, без благословения епископата. А следовательно, каноническим он признан не был.
Вопрос вероисповедания Скорины остается открытым. Биографы приводят массу косвенных доказательств в пользу того, что он мог быть как католиком, так и православным. Существует даже версия о принадлежности к гуситам. В ее пользу играет письменное свидетельство современника. Униатского архимандрита Антония Селявы, который назвал Скорину еретиком-гуситом. Как бы то ни было, работал Франциск Скорина именно для православных русских людей, что имеет для предмета нашей статьи первостепенное значение, а остальное хоть интересно, но вторично.
Здесь стоит провести границу между политическим и культурным вопросами. И у Федорова, и у Скорины были проблемы с русской властью. При этом несомненно, что оба были частью русского культурного пространства на исторических землях, населенных русским народом. Их творчество — часть русской культуры и истории.
Отдельно упомянем иностранцев. Фиоль Швайпольт, был немцем и при этом жил в Польше и издал четыре книги для местного русского населения. Безусловно, сам он культурно к русским не принадлежал. Стоит ли рассматривать его как первого русского издателя — вопрос оптики. Будем ли мы считать первым русским издателем того, кто сам принадлежит к русской культуре, или для этого достаточно быть иностранцем, который приехал и стал торговать собственной печатной продукцией, созданной конкретно для русских?
В последнем случае у нас есть еще одна кандидатура — это швед Ганс Мессингейм. Его по просьбе Ивана Грозного прислали в Москву, где он вероятно основал первую типографию и даже успел издать в ней книги. Все это неточно, потому что названия у типографии либо не было, либо не сохранилось. Книги в нем печатались без выходных данных. Версия, что Мессингейм руководил анонимной типографией, — довольно шаткая, но она существует. Достоверно известно лишь то, что он учил книжному делу Федорова.
Два русских, немец и швед. А что, хорошая компания приличных европейских народов. Надеемся, что мы достаточно вас запутали. Однозначного ответа на поставленный в заголовке вопрос здесь не будет. Один вывод напрашивается сам: русская культура гораздо шире политических границ и вовлекает в себя даже другие народы, далекие от самих русских. Примем ли мы их в свой круг — уже вопрос национального мифотворчества. Остается надеяться, что те, кто станет им в дальнейшем заниматься, будут внимательны к фактам и не лишат нас чего-то ценного из-за чувства ущемленной гордости или по политическим мотивам.
