За все долгое правление королевы Виктории не выдалось и года, когда ее войска не сражались бы за интересы короны и Британской империи в каком-нибудь уголке суши. С 1837 по 1901 годы солдаты, облаченные сначала в алые мундиры, а затем в хаки, топтали уверенным маршем дороги и тропинки Азии, Африки, Ближнего Востока и иных мест. Этого требовало благополучие и незыблемость позиций империи, над которой никогда не заходило солнце.
По современным меркам это были локальные войны – военные экспедиции, подавление мятежей. Именно они стали неизменным атрибутом викторианской Британии, а солдат в высоком пробковом шлеме – ее символом. В викторианскую эпоху война стала повседневной рутиной, подобно охоте и крикету, в высших кругах общества она практически никогда не ассоциировалась с чем-то страшным, да и с чего бы? Именно за годы правления королевы Виктории площадь империи увеличилась в четыре раза.
Что любопытно, Виктория стала королевой в пору мира: когда 20 июня 1837 года молодая принцесса стала монаршей особой, Великобритания не принимала участие в каких-либо боевых действиях. Впрочем, бурный век колониальных конфликтов уже настойчиво стучался в двери, и в декабре того же года в Канаде вспыхнуло восстание. Уильям Лайон Маккензи, блестящий оратор и первый мэр Торонто, провозгласил создание независимой республики в округе Онтарио, попутно обозвав Викторию в своем публичном заявлении «Викторией Гвельфской, кровавой королевой Англии», а ее правительство под началом виконта Мельбурна – «кровавым диваном» (диван – традиционное название совета министров в восточных странах; Маккензи, таким образом, использовал данный термин в уничижительном контексте по отношению к премьер-министру). Восстание было быстро подавлено, однако Маккензи и горстка его сторонников успели сбежать на небольшой остров под названием Нейви, расположенный на реке Святого Лаврентия чуть ниже Ниагарского водопада, где немедленно принялись окапываться, намереваясь оказывать сопротивление до конца. Хотя остров относился к Канаде и подпадал под британскую юрисдикцию, повстанцы сговорились с американцами, которые всегда были не прочь подгадить бывшей метрополии, и некоторые охочие янки согласились поставлять им все необходимое по воде на корабле «Caroline». С дипломатической же точки зрения ситуация выглядела весьма некрасиво и повлекла за собой серьезный международный кризис, в ходе которого в ночь на 29 декабря отряд канадских ополченцев под командованием капитана Эндрю Дрю пересек на лодках полоску воды, соединяющую озера Онтарио и Эри, и атаковал «Caroline». В бою корабль загорелся, один американец погиб, а еще двое попали в плен. Те события вошли в историю как «Дело Кэролайн», и едва не стали поводом для очередной англо-американской войны.
Ни Вашингтону, ни Лондону большая война не была нужна, поэтому сторонам хватило рассудительности и терпения на то, чтобы замять инцидент и не дать ему дальнейший ход. Что касается Маккензи, то американцы его от греха подальше арестовали. Проведя в звездно-полосатых застенках год, одиозный политик без каких-либо серьезных проблем вернулся в Канаду, где в итоге стал членом парламента, по-прежнему оставаясь ярым оппозиционером короне, но более не поднимая оружие против нее.
Впрочем, как показало время, восстание Маккензи оказалось одним из самых незначительных вооруженных конфликтов в викторианской истории. Менее чем через год на другом конце огромной империи состоялось одно из знаковых событий всей британской истории XIX века: генерал-губернатор Индии лорд Окленд издал так называемую «Декларацию», которая также стала известна как Симлский манифест, и объявил о намерении британских войск вторгнуться в Афганистан. Это стало начальной точкой конфликта, который впоследствии станет известен как Первая Афганская война – одна из самых страшных военных катастроф, которые переживала Великобритания в XIX столетии.
Любопытный факт: за три года до британского вторжения афганский эмир Дост-Мухаммед в личной переписке с лордом Оклендом обронил пророческую фразу – «Считайте меня и мою страну вашими». Безусловно, это была лишь деталь дипломатического этикета, подобно приглашению «быть как дома», и вице-король также ответил любезностью, написав «Друг мой, вам известно, что британское правительство не вмешивается в дела других независимых государств». Конечно, они оба лукавили, но, как показали дальнейшие события, афганец против собственной воли оказался прав. Бог свидетель, иногда бывает лучше ошибиться.
Зачем вообще англичанам был нужен Афганистан, где не было индийских пряностей и африканских алмазов? Эта нищая страна имела, между тем, важнейшее стратегическое значение, и высокие чины в Лондоне и Калькутте всерьез опасались усиления там русского или иранского влияния, что в перспективе могло вылиться в прямую угрозу для Индии. Чтобы «жемчужина британской короны» оставалась в безопасности, Афганистан должен был стать зоной британского влияния.
В настоящее время подобную оценку нередко принято считать своего рода навязчивой паранойей, однако британские власти как в Индии, так и в метрополии, размышляли вполне рационально и в духе доктрины, которую спустя некоторое время германский канцлер Бисмарк оформит емким словом Realpolitik. Если существовала хотя бы малейшая угроза вхождения Афганистана в сферу влияния Российской империи, эту вероятность расценивали как стопроцентную, и пытались, со своей стороны, предпринять превентивные меры. В Санкт-Петербурге, к слову, размышляли примерно в таком же ключе.
Британский агент, лейтенант Бомбейского конно-артиллерийского полка Элдред Поттинджер (1811 – 43) в 1838 году въехал в пределы Афганистана с секретной миссией. Согласно легенде, он был мусульманским торговцем лошадьми, на самом же деле – собирал сведения о ситуации в регионе и о вероятном присутствии там русских. Достигнув Герата, Поттинджер обнаружил стоявшую у древнего города персидскую армию, которую возглавляли, помимо прочего, русские военные советники. И тут лейтенант решился на поступок, благодаря которому его на десятилетия прозвали «Героем Герата»: он спешно отправился в крепость, где отбросил легенду, и честь по чести отрекомендовался афганскому губернатору, который тут же назначил его своим военным советником. Фактически он возглавил оборону крепости и позволил Герату продержаться до тех пор, пока Великобритания не вмешалась в конфликт, вынудила шаха отвести войска и выслать русского посла Ивана Симонича на родину. Лорд Окленд высоко оценил действия Поттинджера, сказав, в частности, что тот «благодаря своей стойкости, способностям и здравому смыслу достойно поддерживал репутацию и интересы своей страны». Офицер был повышен в звании и награжден Орденом Бани.
И все же гератский инцидент был сочтен чересчур опасным звоночком, и лорд Окленд, придя к заключению, что британцы должны помешать «русским и персидским интригам на наших границах», решил, что должен «попытаться спасти Афганистан» посредством военного вторжения силами британских, индийских и сикхских войск и свержения афганского правителя. План заключался в том, чтобы заменить Дост-Мухаммеда более лояльным правителем по имени Шах Шуджа (или Шуджах), который не пользовался популярностью у населения Афганистана (хотя, вне всякого сомнения, был бы куда более сговорчив в международных вопросах). Именно поэтому британцы держали его при себе в Индии, фактически – на полном довольствии. Безусловно, даже если забыть о послезнании, этот план казался авантюрным: британское правительство собиралось вторгнуться в Афганистан, чтобы военным путем свергнуть тамошнего правителя, и заменить его своим ставленником, жившим в Индии на установленную вице-королем пенсию. При этом во вторжении должны были участвовать сикхи, которые находились в состоянии вражды с афганским государством. И все это – якобы для того, чтобы защитить афганцев и их страну от возможной угрозы со стороны Ирана или России.
Тем не менее, именно такой план начали приводить в действие в конце 1838 года, когда была сформирована будущая армия вторжения – так называемая «Армия Инда» под началом сэра Джона Кина. Именно этот экспедиционный корпус, прихватив с собой Шаха Шуджу, двинулся в сторону Афганистана. За войсками тянулся длинный шлейф из повозок – слишком длинный даже по меркам того времени, и сэр Джон Кей, офицер и первый историк той войны, пытался найти оправдание столь чрезмерному обилию вьючных животных, изрядно тормозивших движение армии. Британский офицер, по его словам, «не должен в полной мере забывать о комфорте чайного столика, или испытывать недостаток в светских развлечениях вроде приятной книги или утешительной трубки. Чистое белье – это тоже роскошь, которой хочет наслаждаться любой цивилизованный человек, вне зависимости от его воинских качеств». Настроения в армии царили бодрые: все знали, что идут покорять дикую и отсталую страну, защитники которой не смогут оказать серьезного сопротивления, поэтому на войну ехали как на пикник. Надо отметить, что подобное пренебрежение к противнику вообще было характерно для викторианской армии: подобным образом англичане в середине века будут собираться и в далекий Крым. Впрочем, вскоре бравада поутихла, и генерал Кин с тревогой писал уже из Афганистана: «Не было и намека, что здесь полно грабителей, разбойников и убийц, воспитанных так с юности».
Первым серьезным препятствием на пути британской армии стала крупная крепость Газни, которой овладели в июле 1839 года, применив тактику, которой британцы в дальнейшем будут активно пользоваться: подрыв ворот большим зарядом пороха и стремительная атака через пролом. Менее чем через месяц после падения Газни «Армия Инда» достигла Кабула, столицы Афганистана. Город был взят без боя: британские солдаты победным маршем прошли по его безмолвным улицам, ловя на себе налитые затаенной злобой взгляды темных восточных глаз. Да, столица пала, а тщеславный толстяк Шуджа был провозглашен эмиром Афганистана, однако в воздухе висело предчувствие надвигающейся грозы.
На протяжении нескольких следующих месяцев британские войска подавляли очаги сопротивления по всей стране: крепости брались способом, аналогичным тому, что был применен в Газни. Дост Мухаммед, прекрасно понимавший, что в открытом столкновении он англичанам неизбежно проиграет, бежал из страны и попросил убежища у Насруллы-хана, эмира соседней Бухары. Насрулла в полной мере продемонстрировал все тепло восточного гостеприимства: сначала организовал пышный прием, а затем, от греха подальше, бросил дорогого гостя в тюрьму. Эмир, надо сказать, был заядлым коллекционером, но, в отличие от других, предпочитал собирать не редкое оружие или породистых лошадей, а интересных людей. Так, например, в его казематах томилось несколько русских и британских агентов, самым известным из последних был полковник Чарльз Стоддарт, о котором нужно сказать пару слов отдельно. Британские историки до сих пор отмечают, что главной целью визита полковника в Бухару было освобождение русских рабов и заключение договора о мире с тамошним правителем, однако дипломатом Стоддарт был скорее номинально. Его действительная должность на тот момент – военный советник британского посла в Персии, и, вполне вероятно, в его миссию входила организация военного сотрудничества Великобритании и Бухары. Что касается русских пленников, то англичане могли всерьез опасаться, что Российская империя сочтет их вполне серьезным поводом для вторжения в среднеазиатское государство (что было очень нежелательным сценарием). Как бы там ни было, у Стоддарта с бухарцами вышел конфликт на почве дипломатической этики, в результате чего полковник получил возможность лично ознакомиться с местными застенками изнутри.
Самим напасть на Бухару и окончательно решить вопрос с несговорчивым эмиром англичане не могли: слишком увязли в Афганистане, да и вообще подобные номера могли не понять в Санкт-Петербурге, а открытого вооруженного конфликта с Россией в Лондоне не то чтобы сильно боялись, но не особо и жаждали. В конечном счете, было решено вышибать клин клином, в и Бухару отправился другой британский офицер и разведчик – капитан Артур Конолли. Он должен был договориться с Насруллой относительно полного прощения и освобождения Стоддарта, однако вместо этого тоже был схвачен и брошен в тюрьму к товарищу по несчастью. В конце концов, эмир приказал казнить обоих офицеров, и освободил Дост Мухаммеда – надо полагать, с расчётом на то, что он будет вредить англичанам.
Обезглавленный капитан Конолли приходился племянником сэру Уильяму Макнатену, бывшему главному секретарю в Индии и действительному послу в Афганистане. За каких-то три года кроме Конолли, казненного в Бухаре, также скончался его брат – от лихорадки в афганском плену, а сам Макнатен в итоге нашел свой конец в Кабуле.
Но все это будет потом, а пока Уильям Макнатен сделался фактическим правителем Афганистана: именно он, уповавший на силу оставшихся в стране британских войск, фактически диктовал Шаху Шудже указы. Однако посол недостаточно хорошо разбирался в местной специфике, и плоды этого неведения не заставили себя долго ждать. Реальная власть Шуджи и Макнатена распространялась лишь на окрестности Кабула: как уже было сказано, Афганистан не признал авторитет нового эмира. Все важные горные перевалы контролировались гильзаями – союзом пуштунских племен. Многие века правители страны предпочитали платить этим горным разбойникам своеобразные отступные, чтобы те взамен пропускали через горы идущие в Индию или возвращавшиеся в Афганистан караваны. Макнатен решил, что негоже британскому джентльмену кланяться каким-то оборванцам, и отказался платить. Вскоре несколько караванов, шедших из Индии, были разграблены на горных дорогах, а страна фактически оказалась в изоляции – британская «дорога жизни» была перерезана.
Между тем ситуация в самом Кабуле накалялась: афганцы демонстрировали открытое презрение к британцам, их прогоняли из местных лавок, неизвестные ночами нападали на часовых, нескольким из них перерезали глотки, а однажды какой-то афганец спокойно зашел в палатку в британском лагере и застрелил спящего солдата. Тем не менее, несмотря на обилие зловещих знаков и постепенно ухудшающуюся ситуацию, британцы оказались совершенно не готовы к открытому восстанию, которое вспыхнуло в 1841 году. Части «Армии Инда», находившиеся в Кабуле, оказались буквально взяты в осаду в своих лагерях в северо-восточной части города и в древней крепости Бала-Хисар. С гарнизонами Кандагара и Газни дело обстояло похожим образом. Вместо того, чтобы согласованно попытаться найти выход из сложившейся плачевной ситуации, британское командование погрязло в склоках, а афганцы, в свою очередь, уклонялись от прямого столкновения с частями «Армии Инда», предпочитая расстреливать англичан издалека. Внезапно выяснилось, что эти варвары, над которыми британские офицеры смеялись еще пару лет назад, оказались превосходными стрелками, а их экзотические длинноствольные ружья-джезайлы превосходили по дальнобойности серийные английские мушкеты. Лейтенант Винсент Эйр с горечью писал, что афганцы были «возможно, лучшими стрелками в мире».
После потери Макнатена и нескольких небольших столкновений, не принесших ощутимого результата, британцы решили отступать обратно в Индию. 6 января 1842 года остатки «Армии Инда» в количестве 4500 военнослужащих (из них англичанами были лишь 700 человек) вместе с женами, детьми и прочими нон-комбатантами в количестве 10000 человек направились в Джелалабад, находившийся в шестидесяти милях от ближайшего форпоста индийских владений короны. Впереди их ожидали горные перевалы со снегом и пронизывающими ветрами, а также бившие без промаха разбойники-гильзаи.
Спустя семь дней офицеры британского 13-го полка, дежурившие на стенах джелалабадского форта, увидели одинокого всадника, медленно приближающегося к ним со стороны Кабула. Даже издалека было видно, что и лошадь, и ее наездник находились на грани истощения, однако у последнего достало сил отсалютовать караульным, тем самым дав понять, что он – свой. Солдаты поспешно открыли ворота крепости и впустили внутрь человека, оказавшегося всем, что осталось от британских экспедиционных сил, и счастливцем, сумевшим вырваться живым из каменной ловушки афганских ущелий. Это был Уильям Брайдон, военный хирург «Армии Инда», и один из офицеров, встретивших его, Генри Хевлок, впоследствии писал: «Первые же озвученные им слова погасили в сердцах слушателей надежду на будущее кабульских войск. Было очевидно, что они уничтожены». Впрочем, вопреки расхожему заблуждению, Брайдон был не единственным человеком, которому посчастливилось выйти из ущелья живым: чуть позже к заставе подошла группа сипаев из состава «Армии Инда», затем – еще несколько выживших. Со временем из афганского плена вернулось некоторое количество заложников, в том числе женщины и дети, однако это практически не меняло ситуацию: британские силы в Афганистане перестали существовать. За какую-то неделю затерялись они в петлях промозглых перевалов, смешались с грязным снегом, и даже голоса их забылись, растворившись в горном эхе. Всего за семь дней Афганистан бесследно поглотил 15 тысяч человек. Молодая королева Виктория узнала о трагедии спустя пару месяцев. По воспоминаниям современников, она была в настоящем шоке.
Джелалабадской заставой командовал генерал сэр Роберт Сэйл – прославленный ветеран, отдавший службе на благо короны 47 лет жизни, служивший в Индии, Бирме и на Маврикии. Однако «Сражающийся Боб» давно пролистнул ярчайшие страницы своей биографии, постарел и обзавелся изрядным животом и двойным подбородком, лишь отдаленно напоминая себя прежнего. Узнав 10 ноября 1841 года о том, что в Кабел вспыхнуло восстание и вовсю льется английская кровь, старый Сэйл получил приказ выдвигаться со своим отрядом в сторону афганской столицы и помочь блокированным там войскам. Его бригада, и без того малочисленная, понесла серьезные потери от болезней, и хотя в Кабуле находились его родственники – жена, дочь и зять, он ничем не мог им помочь и был вынужден 12 ноября запереться в Джелалабаде. В его распоряжении было в общей сложности около 2000 человек – 13-й полк легкой пехоты (около 700 человек, почти половину из которых составляли «зеленые» новобранцы), некоторое количество туземных войск и несколько орудий.
Состояние джелалабадских укреплений к тому моменту тоже оставляло желать много лучшего: стены в некоторых местах держались на честном слове, и в целом все находилось в ужасном состоянии. Сэйл тут же отдал распоряжение своем солдатам укреплять оборону, однако едва тем удалось отремонтировать часть укреплений, как произошло землетрясение, которое свело к нулю все их усилия, так что британцам пришлось вновь засучить рукава и приниматься за работу. А через неделю после прибытия доктора Брайдона генерал получил приказ уходить со своим отрядом в Индию, и это распоряжение поставило перед престарелым офицером серьезную моральную дилемму. За почти 50 лет службы он не привык противоречить приказам командования, однако его жена и дочь находились в афганском плену, и уйти из Джелалабада сейчас означало бросить и их. Не найдя в себе сил принять решение, Сэйл собрал военный совет. Большинство офицеров высказались за то, чтобы отправить к афганцам парламентеров и договориться о временном перемирии, под прикрытием которого войска могли бы организованно покинуть крепость и отойти в Индию. Однако нашлось два офицера, которые высказались решительно против – ими оказались уже знакомый нам капитан Генри Хевлок из 13-го полка и майор Джордж Бродфут из Королевских инженерных войск. То ли из-за солидарности со своим престарелым командиром, то ли из чувства гордости, они настаивали на том, чтобы остаться в Джелалабаде и принять бой. Парадоксально, но именно их точка зрения в итоге восторжествовала на совете, и Сэйл принял решение остаться, благодаря чему впоследствии вошел в историю как «Защитник Джелалабада». Небольшой британский гарнизон отбил несколько атак превосходящих в численности афганцев, ответив несколькими очень болезненными для неприятеля вылазками. Крепость держалась несколько месяцев, став настоящей костью в горле врага. Во многом в этом была заслуга того же майора Бродфута, который, будучи инженером, смог восстановить и усилить оборонительные сооружения крепости. Когда же запасы продовольствия стали подходить к концу, 1 апреля 1842 года британцы осуществили дерзкую вылазку и угнали у афганцев 500 овец. Окрыленный успехом и словно вновь помолодевший, Сэйл решился на крупномасштабную атаку на неприятельский лагерь: сытые и воодушевленные, британцы и сипаи налетели на афганские позиции подобно урагану, разметали сопротивляющиеся неприятельские отряды и погнали ошарашенного врага прочь. Отступая, афганское войско оставило амуницию и припасы, которые достались британцам в качестве трофеев.
Впрочем, останавливаться на достигнутом британцы не собирались, и практически сразу в Индии началось формирование новой армии, которая должна была восстановить контроль над Афганистаном. На пост ее командующего был назначен генерал-майор Джордж Поллок, офицер-артиллерист из войск Ост-Индской компании, не принимавший участие в боях со времен Бирманской войны 1824 года. Тем не менее, он весьма бодро начал кампанию, с ходу форсировав Хайберский перевал, а к сентябрю 1842 года он достиг Кабула и занял афганскую столицу. Все британские пленники тотчас были освобождены, сам же Поллок получил приказ покинуть Афганистан, оставив «какой-нибудь четкий знак справедливого возмездия возмущенной нации». На этот раз британцы не собирались надолго задерживаться в этой дикой стране – поход Поллока был, в сущности, карательной экспедицией. Генерал сжег Большой базар в Кабуле, после чего развернул свои войска на Индию, куда победоносно вернулся, пробившись через горные теснины несмотря на сопротивление гильзаев. Британцы хорошо усвоили урок предыдущей войны.
На обратном пути, 16 апреля, Поллок подступил к Джелалабаду, и, отогнав все еще остававшиеся поблизости афганские отряды, деблокировал крепость и освободил Сэйла и его людей. Этим он поставил жирную точку в истории первой крупной войны во время правления королевы Виктории, а 13-й полк поместил имя крепости, которую защищал, на свои знамена, и каждый год 17 апреля отмечал День Джелалабада.
