На протяжении всей истории британского присутствия в Индии сикхи являлись одними из наиболее серьезных противников, которых довелось повстречать европейцам на этом субконтиненте. Представители монотеистической индуистской секты, основанной в начале XVI века в противовес традиционному индуизму брахманов, они оказались окружены государствами ортодоксальных индуистов и мусульман. Но сикхи смогли адаптироваться — они стали грозным воинственным племенем, и, под руководством махараджи Ранджита Сингха (1780 — 1839) объединились в мощное государство в Пенджабе, где изначально и возникла эта секта.
Сам одноглазый Ранджит, помимо того, чтобы был, без сомнения, выдающимся лидером, администратором и военачальником, не чурался простых человеческих удовольствий. Он имел нескольких жен, что не мешало ему время от времени баловаться педерастией, а также много пил.
Эмили Иден, сестра лорда Окленда, как-то заметила, что правитель сикхов похож на “старую мышь с серыми усами и одним глазом”. Тем не менее, старик был умелым правителем, народ его любил, и, что важно, Ранджит прекрасно понимал, что из себя представляют англичане, и как надлежит с ними держаться, поэтому при его жизни империя сикхов заключила с британцами союз. Однако после его смерти в 1839 году вдруг выяснилось, что у “отца нации” не нашлось способного приемника, который мог бы править столь же осмотрительно и подчинять войска своим непререкаемым авторитетом.
Практика многоженства, при которой у государя могло быть множество детей от разных женщин, только усложняла ситуацию, поскольку все эти наследники являлись друг для друга естественными конкурентами в борьбе за власть. Видя неспособность принцев к управлению, армия сикхской империи поставила во главе государства совет из пяти высокопоставленных военачальников — Панчаят. И это была сила, с которой приходилось считаться: сикхская армия была, пожалуй, одной из сильнейших, если не сильнейшей азиатской армией своего времени. Она была вооружена самыми современными образцами военной промышленности и могла похвастаться самой передовой артиллерией в регионе (за исключением британской, конечно). Сами сикхи были превосходными солдатами, прошедшими обучением у наемных европейских инструкторов, в основном французов, однако привлекали они также и немецких, английских, американских и иных офицеров. Модель обучения была полностью скопирована с той, что практиковалась во французской армии, и даже все команды отдавались на французском языке. И, как это нередко бывает, именно армия являлась центром наиболее агрессивных и радикальных политических настроений, а сплоченность и отличная подготовка обеспечивали серьезность притязаний военных. Именно поэтому военных нельзя было так просто подвинуть от власти.
Что касается британцев, то они долгое время не осознавали, что на границах их драгоценных индийских владений собирались тучи. Сэр Генри Гардиндж (1785 — 1856), в июле 1844 года прибывший в качестве генерал-губернатора на смену своему зятю, лорду Элленборо, писал в главный офис Ост-Индской компании в Лондоне, что “не существует мнения о том, что сикхская армия пересечет Сатледж силами своей пехоты и артиллерии”. И, тем не менее, 3 декабря 1845 года разразилась гроза: армия империи сикхов пересекла вышеозначенную реку, служившую границей между владениями сикхов и англичан. Силы вторжения, по разным оценкам, насчитывали от 12000 до 20000 человек. Можно сказать, что сикхи попытались действовать на опережение: понимая, что в соседней империи возникли трудности с возведением на престол правителя столь же способного и лояльного, как покойный Ранджит, британцы стали едва ли не в открытую обсуждать идею вторжения в государство сикхов. А когда Ост-Индская компания начала концентрировать у границы войска, совет пяти военачальников решил, что англичане готовят вторжение, и решил ударить первым. Сейчас уже сложно сказать, действительно ли англичане собирались атаковать — вторжение в империю сикхов действительно рассматривалось в качестве возможного, однако это была скорее отдаленная перспектива. Именно поэтому сосредоточенные на границе британские силы оказались слишком малочисленными по сравнению с войсками вторжения.
Первая война
Впрочем, утверждать, что война в полном смысле слова стала неожиданностью, нельзя: в Фирозпуре, Амбале, Лудхиане и Мееруте стояли британские гарнизоны, и 18 декабря около 10000 человек уже были собраны вблизи Мудки, небольшой деревни в восемнадцати милях к юго-востоку от Фирозпура. Последние британские части только подходили к точке рандеву, когда в четыре часа дня появилась сикхская армия, которая сходу развернула батареи тяжелых пушек и открыла по англичанам огонь. Присутствовавший там майор Генри Хэвлок, который вместе с 13-м пехотным сражался под Джелалабадом, первым же залпом оказался выброшен из седла — его лошадь была сражена наповал. Сикхи искусно использовали особенности местного рельефа, пряча за холмами свои орудия и войска так, чтобы британцы толком не могли видеть, откуда по ним стреляют.
Но, несмотря на неожиданность, европейцы смогли довольно быстро прийти в себя, и вот уже их орудия, хоть и более легкие, начали выигрывать артиллерийскую дуэль. Заставив сикхские пушки сбавить темп огня, англичане послали вперед 3-й (собственный короля) полк легких драгун, который возглавил атаку всей 2-й кавалерийской бригады. Британская конница мощным ударом буквально своротила левый фланг неприятельской армии. Лейтенант Джордж Кукс из 3-го полка легких драгун впоследствии писал домой: “Я мог убить нескольких сейков (sic!) в Мудки, но это был мой первый бой, и я был по-дурацки милосердным”.
После успешной атаки кавалерии пришел черед пехоты собирать кровавую жатву, и сикхи были вынуждены отступить, понеся большие потери. Когда опустилась ночь, на поле боя еще кое-где звучали выстрелы — последние отзвуки затухающей битвы. Некоторые британские части, состоявшие из новобранцев, впотьмах по ошибке обстреляли друг друга, из-за чего впоследствии это сражение вошло в солдатский фольклор как “Полночь в Мудки”. В темноте и последовавшей за ней неразберихе некоторые солдаты отбивались от своих подразделений и теряли их. Впоследствии Гардиндж писал лорду Рипону, что было ощущение, что “армия не в порядке”. И все-таки это была победа. Лейтенант Уильям Ходсон, для которого это сражение также стало первым, писал домой: “Я наслаждался всем, и участвовал в этом с огромным интересом, пока мы не дошли до настоящего боя, или, точнее, мне немного стыдно признавать, пока бой не закончился”. Англичане в тот день потеряли 215 человек убитым и 655 ранеными. Среди погибших, ко всеобщему огорчению, оказался и герой Джелалабада сэр Роберт Сэйл.
После того, как нападение неприятеля было отбито, надлежало нанести ответный удар: так гласили все известные законы войны и здравый смысл двух британских командующих — Гардинджа и Гофа. Нужно отметить, что это был весьма интересный тандем, и если о Гофе мы уже говорили в предыдущих частях нашего повествования, то о генерал-губернаторе следует обмолвиться отдельно. Строго говоря, Гардиндж, благодаря своей должности, находился в иерархии выше, чем Гоф, главнокомандующий всеми войсками в британской Индии. Однако такое положение вещей имело силу только на бумаге. В действительности же Гардиндж, который сам в прошлом был солдатом, сражался на фронтах Наполеоновских войн и потерял руку в сражении при Катр-Бра в 1815 году, практически сразу уступил негласное лидерство в кампании главнокомандующему, оставив за собой вспомогательную роль.
В четыре часа утра 21 декабря, менее чем через 40 часов после окончания сражения при Мудки, Гоф повел свою армию в наступление на позиции сикхов, укрепившихся в Фирузшахе, в тринадцати милях восточнее Фирузпура. Марш выдался удачным, и уже к 11 часам дня англичане оказались вблизи неприятельских укреплений, готовые к атаке. Жаждал сражения и старый Хью Гоф: он решил не дожидаться последней британской маршевой колонны под командованием сэра Джона Литтлера, которая еще не подоспела к точке рандеву. Свое решение генерал аргументировал тем, что 21 декабря является самым коротким днем в году, и если дожидаться подхода отставших войск, велика будет вероятность замешкаться до сумерек, что, несомненно, будет на руку неприятелю. Здесь впервые за все время кампании о своих командных полномочиях вспомнил генерал-губернатор Гардиндж, высказавшийся против немедленной атаки: «Тогда, сэр Хью, я должен воспользоваться своими гражданскими полномочиями в качестве генерал-губернатора и запретить нападать до тех пор, пока не появятся силы Литтлера». Строго говоря, ситуация была в высшей степени неординарная: сначала губернатор, номинально располагавший большими полномочиями, добровольно поступил в распоряжение главнокомандующего, рассудив, что тот лучше разбирается в оперативной обстановке на фронте, однако теперь он внезапно вновь напомнил о себе, открыто оспаривая тактическое решение Гофа в опасной близости от неприятельских позиций. И, тем не менее, генерал был вынужден подчиниться. Лишь когда поздно вечером подошла колонна Литтлера, Гардиндж обратился к Гофу со словами: «Теперь армия в вашем распоряжении». После чего губернатор… Вновь поступил под командование старого генерала и взял на себя руководство центром британского корпуса. Сражение вновь началось с артиллерийской дуэли, однако на этот раз британцам не удалось добиться таких же существенных результатов, как при Мудки. Гоф, желая перехватить инициативу в битве, бросил в атаку недавно подошедшую пехоту Литтлера, однако сикхи отразили атаку англичан. Столь неудачное начало ударило по моральному духу европейцев: то там, то здесь стали раздаваться гневные крики — англичане обвиняли сипаев в том, что те уклоняются от боя и не поддерживают «белые» батальоны. Истерия лишь нарастала, со скоростью молнии приобретая все новые и новые невероятные подробности. Лейтенант Ходсон, например, впоследствии в письме своему другу негодовал: «Мой собственный полк получил залп сзади, когда мы выдвинулись; многие из шедших впереди европейцев попадали прямо у нас на глазах, сметенные залпом нашего собственного 45-го сипайского полка! Разве все это не является беспрецедентным позором и жестокостью?!». Гоф же, ничуть не обескураженный неудачей первой атаки, вновь приказал своим войскам наступать — в кромешной темноте, разрываемой вспышками выстрелов, британцы и сипаи бросились вперед, и в результате ожесточенной схватки выбили сикхов с их позиций.
Это была чрезвычайно тяжелая победа, и Гоф приказал своим войскам заночевать прямо на только что занятых вражеских укреплениях. Уходя, сикхи забросали колодцы порохом и трупами, сделав их воду непригодной для питья, что было очень некстати для англичан, измотанных тяжелой схваткой и изнывавших от жажды. Майор Хэвлок вспоминал, как его лошадь отвернулась от воды, «дернувшись в отвращении», однако войскам была нужна хоть какая-нибудь вода, и, поскольку никаких других альтернатив не было, им пришлось пить эту грязную и отдающую мертвечиной жижу.
Ночь с 21 на 22 декабря стала для британцев тяжелым испытанием. С равнины дул холодный, пронизывающий ветер, от которого нельзя было спастись, и к которому было совершенно невозможно привыкнуть. Раненые, многие из которых так и остались лежать без присмотра, стонали и ворочались в ледяной темноте ночи, прося воды и одеял. Многие из них не дожили до утра, попросту замерзнув. У «ходячих» дела обстояли немногим лучше: поскольку не было оборудовано никакого полевого госпиталя, они подолгу ожидали медицинской помощи от сновавших туда-сюда полковых хирургов, которых попросту не хватало на всех. Лейтенант Роберт Беллерс, исполняющий обязанности адъютанта в 50-м пехотном полку, записал в дневнике: «Никто не может представить ужасающую неопределенность. Горящий лагерь на одном из концов деревни, мины и повозки с боеприпасами, взрывающиеся во всех направлениях, громогласные приказы тушить костры, если сипаи их разжигали, залпы, дающиеся на случай, если сикхи подойдут слишком близко, гул чудовищной пушки, непрекращающийся огонь из другой, поменьше, непрерывный свист снарядов, картечи и ядер, звуки горна, барабанная дробь и крики неприятеля, а кроме того — сильная жажда, усталость и холод, и совершенное незнание, побеждают остальные полки, или же они разбиты — все это сделало нашу ночь совершенно ужасной».
Гардиндж, прекрасно понимая, в каком положении находится его армия, провел ночь на ногах, ходя от поста к посту и подбадривая солдат: «Всем и каждому я отвечал, что мы должны довести наше дело до конца, с энергией атаковать врага на рассвете, разбить его или достойно сложить головы на поле боя». В этот критический момент войска как никогда нуждались в ободрении: в одном только 62-м пехотном полку из дивизии Литтлера были выбиты восемнадцать из двадцати трех офицеров, и полком, по большей части, командовали сержанты. Потомки увековечили доблесть этих людей: вплоть до конца XX века в первом батальоне Уилтширского и Беркширского (ныне — Королевский Глостерширский), являвшегося наследником 62-го пехотного, каждое 21 декабря офицеры передавали командование сержантам ровно на 24 часа.
Ожидание рассвета было томительным. Гоф и Гардиндж даже не знали, выиграли ли они битву или проиграли, и было совершенно неясно, на каких позициях находится неприятель и какими силами располагает. Наконец, прорвавшиеся сквозь завесу мрака солнечные лучи осветили окрестности Фирузшаха, и британцы увидели, что поле боя полностью осталось за ними, включая 73 сикхских орудия. Гардиндж, в своем письме сэру Роберту Пилю, которое тот зачитал в Палате общин, сообщал: «Когда наступило утро, мы выступили в истинно английском стиле. Гоф был справа от меня. Я поставил юного Артура (его сына) рядом со мной, в центре, примерно в тридцати ярдах перед солдатами, чтобы удержать их от стрельбы, и мы затоптали врага, двигаясь без остановки от одного конца лагеря до другого, захватив 30 или 40 орудий – они били по нам с дистанции в двадцать шагов и сопротивлялись до последнего. Храбрецы выстроились в идеальную линию, и с ликованием приветствовали меня и Гофа, когда мы проскакали вдоль линии, а полковые знамена были приспущены передо мной, как на параде».
Но постепенно крики радости стали стихать, и сменились возбужденным ропотом — на горизонте появилась еще одна неприятельская армия. Это был сикхский полководец Тедж Сингх, спешивший на подмогу товарищам, державшим оборону у Фирузшаха. Он безнадежно опоздал, однако твердо вознамерился дать англичанам бой, прекрасно понимая, что те измотаны и обескровлены предшествующим сражением.
У англичан, как мы уже знаем, дела были швах. Ночевка под пронизывающим ветром не слишком хорошо поспособствовала отдыху, многие были ранены, боеприпасов оставалось всего-ничего, и даже старый Гоф на мгновение разуверился в успехе всего дела. Однако иного жребия, нежели принять бой, у британцев не было — Тедж Сингх попросту не дал бы им спокойно отступить. Гоф и Гардиндж решили рискнуть и попытаться вырвать победу во второй раз. Повинуясь приказу, 3-й полк легких драгун и 4-й бенгальский уланский, разгоняя конец, устремились наперерез сикхской конницы . Полки были обескровлены, лошади и наездники устали, однако им удалось опрокинуть неприятеля, после чего британская кавалерия начала перестраиваться. А дальше случилось то, что изрядно удивило сикхского командующего, а Гофу стоило изрядного количества волос на голове: английская конница вместе с конными артиллеристами внезапно развернулась и начала движение в сторону Фирузпура. Как потом выяснилось, этот приказ был отдан по ошибке одним из штабных офицеров, однако британская пехота, с ужасом наблюдавшая за отступлением товарищей, знать этого не могла — для них все выглядело так, что их попросту бросили. На их счастье, Тедж Сингх также не обладал способностями к телепатии. Сикхский командующий решил, что раз неприятельская конница вдруг подалась назад после успешной атаки, значит, его заманивают в ловушку, и отказался от идеи преследовать драгун и улан. Перехитрив сам себя в погоне за излишней осторожностью, Тедж приказал своим силам отходить на исходные позиции. Генри Хэвлок, находившийся в тот момент на передовой, впоследствии записал: «Индия была спасена чудом». Вряд ли можно было подобрать более емкое определение.
Это была победа, но победа пиррова. Британская армия, насчитывавшая едва ли 18000 человек, потеряла 2415 солдат и офицеров. Напрашивавшуюся аналогию понимал и Гардиндж, который мрачно обронил: «Еще одна такая победа, и нам конец». Старый Гоф же не особо переживал о потерях — он привык воевать большой кровью, и мысли его в те минуты были заняты кадровыми вопросами. Как мы уже сказали, во время сражения у Фирузшаха британцы потеряли огромное количество офицеров, поэтому командующему пришлось пойти на беспрецедентный шаг и лично выдать офицерские патенты пяти старшим сержантам, тем самым покусившись на привилегию королевы и герцога Веллингтона. Естественно, он опасался, что на родине ему могут это припомнить, однако, справедливости ради нужно отметить, что у него едва ли была какая-то альтернатива такому решению. Впрочем, как показало время, опасаться ему нужно было не Веллингтона в далеком Лондоне, а Гардинджа, который был совсем рядом. Губернатор, которому все сложнее и сложнее было находить консенсус с главнокомандующим, накропал письмо сэру Роберту Пилю — премьер-министру и своему старому другу: «Я считаю своим долгом перед Ее Величеством, а также перед Вами, как главой правительства, конфиденциально заявить, что мы оказались в величайшей опасности, и в будущем, вероятно, подвергнемся огромному риску, если столь далеко идущие операции будет осуществлять главнокомандующий. Гоф – храбрый и бесстрашный офицер, порядочный человек, и, несмотря на противоречия, уравновешенный джентльмен и превосходный бригадный или дивизионный командир. Он заслуживает всяческих похвал за проявленный на поле боя героизм. Он всегда проявляет самую искреннюю храбрость, и его достоинства и заслуги превосходят заслуги некоторых старших офицеров, обласканных короной… Но он не является офицером, которому следовало бы доверить ведение войны в Пенджабе. Я не могу рисковать безопасностью Индии, скрывая свое мнение от Вас… Сэр Хью Гоф не способен к порядку или администрированию… Его штаб очень плох, армия — слаба, находится в беспорядке и в неудовлетворительной кондиции. Одно время я думал об отправке сэра Чарльза Нейпира и назначения его командующим армией в Пенджабе… На этой крайней точке Империи поражение практически равно потере Индии».
Но статистика — дама упрямая, и на сей раз она была целиком и полностью на стороне старого Гофа, не проигравшего ни одного сражения. Сместить непобедимого главнокомандующего? За что? Суровый старик сохранил свой пост.
А вскоре активизировались сикхи. Да, они потерпели чувствительные поражения, но отнюдь не исчерпали ресурсы для борьбы, и уже спустя две недели после Фирузшахского дела их отряды совершили набег на окрестности Лудхианы в Пенджабе. Против них был отправлен сэр Гарри Смит, как и Гоф — ветеран Пиренейской кампании Веллингтона. Строго говоря, его звали Генри, однако сам он предпочитал называть себя Гарри, что являлось просторечной формой данного имени (здесь можно вспомнить Шекспира и его «Генриха V», где есть знаменитые строчки «Follow your spirit, and upon this charge. Cry ‘God for Harry, England, and Saint George!»). Во время марша в сторону Лудхианы отряд Смита был внезапно атакован сикхскими частями 21 января 1846 года. 27-летний рядовой (впоследствии — сержант) Джон Пирман из 3-го легкого драгунского полка вспоминал: «У моего ружья не хватало курка для удержания кремня, ружью рядового Гудвина недоставало винтов, чтобы держать замок, у ружья рядового Робертса не было шомпола, и у многих дела обстояли примерно так же. С таким вооружением мы и приняли бой». Колонна выдвинулась в час ночи, и около 10 часов утра все тому же Пирману показалось, что вдалеке слева он видит солнечные блики на вражеском оружии. Рядовой тут же обратился к своему непосредственному командиру: «Старший сержант Бейкер, там враг!». Сержант, который крепко перебрал накануне, и теперь маялся тяжелейшим похмельем, ответил: «Будь ты проклят!». Действительно, только этого сейчас войскам сэра Гарри не хватало.
Сикхи же на этот раз решили в полной мере продемонстрировать качества своих артиллеристов, обученных наемными европейскими инструкторами, и с самого начала предпочли дистанционный бой, обрушив на растянувшуюся по долине алую гусеницу шквал раскаленного металла. Одно из ядер угодило в капрала 80-го полка, и он, лежа на земле, из последних сил крикнул сослуживцам: «Братцы, заберите мой кошель!». Рядом оказался Пирман, ружье которого, как мы уже знаем, пребывало в удручающем состоянии. Он тут же выбросил его и подхватил оружие капрала, которое оказалось исправным. Так он двинулся вперед сквозь хаос боя, «но спустя несколько шагов еще одно ядро попало Гарри Гринбеку в голову. Звук был такой, будто рядом лопнула набитая перьями картонка. Он стоял в строю как раз впереди меня, и я оказался почти полностью покрыт его мозгами. Мне пришлось соскабливать их с лица и глаз, и Таф Робертс, стоявший слева от меня, оказался в такой же ситуации».
Но беда, как известно, не приходит она, и вскоре сикхи, желая развить успех, пустили на англичан свою конницу. Пенджабские всадники гарцевали в тылу британской колонны, держась на расстоянии и добивая отстающих. Жаркое индийское солнце нещадно палило, у солдат и даже у офицеров практически не осталось запасов воды, и движение британской колонны вот-вот грозило превратиться в марш смерти. Отстать означало погибнуть. Среди тех, кто отстал, был старший сержант Джордж Бейкер, и рядовой Пирман буквально умолял своего боевого товарища найти силы, чтобы продолжить движение: «Ради Бога, Джордж, подумай о своей жене и детях!», но сержант поднял на него глаза и проронил лишь: «Я не могу». Подобно другим несчастным он остался позади, и вскоре был убит сикхами, кружившими рядом с колонной подобно стервятникам. Но все эти жертвы были не зря — спустя неделю, 28 января 1846 года, отряд сэра Гарри Смита разбил сикхов у деревеньки Аливал на южном берегу Сутледжа. А спустя еще несколько дней, уже в феврале, Гоф получил несколько тяжелых пушек, после чего выдвинулся против главных сих сикхов. Он обнаружил их у города Собраон в излучине реки Сутледж — неприятель как следует укрепился и был намерен дать решительный бой. В ночь перед сражением полковник 1-го бенгальского пехотного полка собрал своих офицеров на мессу, отстояв которую попросил каждого офицера пожать руки своим товарищам, положив тем самым конец любым раздорам и конфликтам, которые могли иметь место между ними. В конце концов, следующим днем им всем предстояло сражаться плечом к плечу, и, несомненно, некоторые из них не пережили бы этот день.
Утром 10 февраля 1846 тишину разорвали залпы орудий: началась артиллерийская дуэль, открывавшая сражение. Уже знакомый нам рядовой Пирман описал происходившее на поле так: «Стояла такая сильная канонада и шум, что никакой гром не смог бы с ними сравниться. Это было крайне волнительно». Англичане палили так азартно, что спустя два часа у них вышли артиллерийские боеприпасы, однако данная новость лишь обрадовала старого Гофа, который огорошил адъютанта своим ответом: «Слава Богу! Теперь я достану их штыком!». Уже знакомый нам рядовой-драгун Пирман, который теперь вернулся в свой полк и, как и положено кавалеристу, восседал на лошади, оставил нам описание атаки британской пехоты, которую наблюдал своими глазами: «О, что это за ощущение сидеть на лошади и смотреть на этих храбрых парней, когда они вновь и вновь пытаются пробиться во вражеский лагерь; и, наконец, они преуспели, но, о, ценой каких страшных потерь. Лишь Богу ведомо, кто должен понести ответственность за это».
Сэр Гарри Смит, находившийся в самой гуще событий, в письме сэру Джеймсу Кемпту сообщал: «Я взял укрепления с помощью английской стойкости, хотя туземный корпус держался рядом, и когда я вошел, шла рукопашная схватка, подобной которой я никогда не видел. В течение примерно двадцати пяти минут мы были против вчетверо превосходивших нас войск, иногда отступая (но никогда не показывая спину), иногда продвигаясь вперед. Старые добрые 31-й и 50-й вцепились в них как дьяволы». Среди тех, кто отбивал атаки Смита и его бойцов, был и Хакхум Сингх, стрелок орудийного расчета, чье орудие било прямо по 10-му пехотному полку. Он также оставил описание схватки: «Они уверенно подходили все ближе и ближе, как если бы шагали по своему плацу в полной тишине. Скверное предчувствие овладело мной; эта тишина казалась такой неестественной. Мы, сикхи, как вы знаете, храбры, но когда мы идем в атаку, то палим из мушкетов и выкрикиваем наш знаменитый боевой клич; но эти люди, не произнеся ни слова, шли в совершенном молчании. Я подумал, что это демоны, злые духи, стремившиеся нас уничтожить, и поэтому с трудом сдерживался, чтобы не выстрелить. Наконец, нам отдали приказ открыть огонь, и вся наша батарея дружно, словно была единым целым, выстрелила в наступавшую массу. Дым был таким густым, что в течение нескольких минут я не мог видеть, насколько успешным был наш залп, но был абсолютно уверен, что мы уничтожили демонов, так что, к моему удивлению, едва рассеялся дым, я увидел, что они по-прежнему наступают в полной тишине, но их число сократилось примерно на половину. Заряжая свою пушку, я снова и снова стрелял по ним, каждый раз создавая дыру или просеку в их рядах, но они подходили в такой же ужасающей тишине, пока не оказались на небольшом расстоянии от наших орудий, и тогда их полковник приказал им остановиться, чтобы перевести дух, что они и сделали, находясь под плотным огнем. Затем они во главе со своим полковником бросились на наши пушки, издав крик, на который могут быть способны лишь разъяренные демоны, и который до сих пор звучит у меня в ушах. Спустя десять минут все было кончено; они спрыгнули в глубокую канаву или ров у нас по фронту, вскоре заняв ее, а затем взобрались на противоположную сторону, став на плечи своим товарищам, и устремились на пушки, которые все еще храбро обороняла наша пехота, бившаяся с отвагой. Но кто мог противостоять этим безжалостным демонам с их ужасными штыками, которые они предпочитали своим ружьям — потому что за все время они ни разу не выстрелили — и затем, громким криком, который был слышен на много миль вокруг, они возвестили о своей победе».
Затем, чтобы закрепить успех пехоты, британцы бросили в бой кавалерию, которая разметала сикхов, подобно урагану. Участвовал в атаке и 3-й полк легких драгун, в котором служил Джон Пирман, который затем записал: «Мы прошли мимо мертвых и умирающих, среди которых были наши несчастные товарищи, до парапета, на который вскарабкались наши лошади. Один сикхский артиллерист ударил меня банником, но промахнулся, угодив по задним конечностям моей лошади. Я нанес круговой рубящий удар и почувствовал, что моя сабля попала по нему, но я не мог сказать куда, ведь все было в дыму».
Сикхи, прижатые к реке Сутледж, действительно сражались храбро, и, зачастую, предпочитали стоять на смерть, нежели пытаться бежать или сдаваться в плен. Общее число их потерь равнялось примерно 10000 человек, а Гарри Смит, который, несмотря на высокое звание, лично прошел через ад этого боя, назвал его «жестокой бульдожьей схваткой».
За эту кампанию старый Гоф был произведен в пэры и стал именоваться «бароном Гофом из Чинкянфу, что в Китае, а также из Махараджпура и Сутледжа в Ост-Индии», а Гардиндж стал виконтом Лахорским и Даремским. Кроме того, ему назначили ежегодную пожизненную пенсию в размере 3000 фунтов стерлингов от щедрот британского правительства. Данная привилегия распространялась также и на его наследника, а затем — и на его наследника, так что еще два поколения семейства Гардинджей могли не беспокоиться насчет средств к существованию. Достопочтенная Ост-Индская кампания также не оставила своего спасителя без внимания, пожаловав ему дополнительную пенсию (кроме той, что выплачивалась правительством) в размере 5000 фунтов в год. Герцог Веллингтон в своем письме от 9 июля 1846 года был весьма любезен в адрес Гофа и красноречив: «Великие операции были спланированы, предприняты и успешно проведены под Вашим руководством, славные сражения были даны, и в них были добыты победы, и война завершилась уничтожением вражеской армии и захватом всех его орудий. Мир был продиктован неприятелю у ворот его столицы на условиях, одинаково сланых и для армии, и для нации».
Но, в сущности, это была еще одна «пиррова победа» — британцы потеряли еще больше солдат, чем под Фирузшахом. Генри Хэвлок с горечью писал: «Я думал, что знаю что-то о войне. Теперь я вижу, что до сегодняшнего дня не знал ровным счетом ничего». Англичане потеряли 2283 человека, включая одного генерал-майора, двух бригадиров и четырех полковников. Понять масштаб потерь можно, например, по воспоминаниям сэра Роберта Нейпира, описывавшего 1-й бенгальский полк: «Я видел его [полк] на параде в Субату в 1845 году, насчитывавшим почти тысячу человек, а после сражений Сутледжской кампании он выставил на параде в Лахоре двести пятьдесят человек. Остальные либо погибли, либо получили ранения». В других подразделениях дела обстояли немногим лучше.
Однако это по-прежнему была победа, и после успешного для них сражения при Собраоне британцы заняли Лахор — столицу империи сикхов. Вся кампания, включавшая в себя четыре крупных сражения, заняла 54 дня. Она стала одной из кратчайших войн в мировой истории — за столетие до того, как немцы придумают термин «блицкриг». Расходы британцев на кампанию составили около двух миллионов фунтов, однако по условиям мирного соглашения сикхи обязались выплатить контрибуцию в размере полутора миллионов, а также уступали территории, приносившие не менее полумиллиона фунтов чистого дохода в год. Но и это еще было не все: британцы потребовали права на размещение своих войск и полномочного представителя Ост-Индской компании в Пенджабе. Сикхи проглотили и это. Лондон ликовал, и лишь немногие в те дни предчувствовали, что это еще далеко не конец англо-сикхского конфликта.
Вторая война
В июле 1847 года Гардиндж сообщил королеве Виктории, что в Индии «не осталось никакой местной силы, способной противостоять британским войскам в открытом поле». Он действительно был уверен в том, что кровавая победа, буквально выстраданная англичанами
в минувшей сикхской войне, окончательно закроет данный вопрос. Покидая Индию в январе 1848 года он предрек, что «не будет никаких причин на то, чтобы открывать огонь в Индии в течение последующих семи лет». Как показало время, военачальник из него был намного лучше, чем гадалка, ибо ровно три месяца спустя загромыхала новая война с сикхами, застолбившая за собой в анналах истории второй порядковый номер. Новый генерал-губернатор, тридцатипятилетний лорд Дальхаузи, сменивший на этом посту Гардинджа, провозгласил: «Ничему не научившийся в предшествовавших событиях, не извлекший уроков, сикхский народ высказался за войну, и, даю вам свое слово, господа, они ее получат и будут призваны к ответу».
В принципе, в своей оценке ситуации он был близок к истине — сикхи действительно грезили реваншем и, по понятным причинам, не испытывали теплых чувств к британцам. Нарыв лопнул весной 1848 года. Двадцатишестилетний Патрик Эгнью в сопровождении лейтенанта Андерсона был направлен в сикхскую провинцию Мултан, где должен был заступить на должность наместника. 21 апреля оба британца были убиты. Узнав о гибели соплеменников, наместник провинции Банну лейтенант Герберт Эдвардс начал спешно собирать войска, чтобы привести Мултан к покорности. Эдвардс были невысоким, но обаятельным мужчиной двадцати девяти лет, увлекавшийся рисованием и стихосложением. Он прибыл в Индию пять лет назад, однако к указанному времени уже превосходно разбирался в ее культуре и традициях, а также свободного говорил на урду, хинди и фарси. В сражениях при Мудки и Собраон в ходе первой войны с сикхами он исполнял обязанности адъютанта генерала Гофа. Не имея достаточно денежных средств и не получив подкреплений, он сумел собрать небольшой корпус, и в июне отправился в Мултан, по пути дважды вступив в бой с сикхами и отбросив их. Понимая, что не сможет собственными силами осаждать мултанскую крепость, он, тем не менее, оставался в провинции, дожидаясь подхода войск генерала Уильяма Уиша, который прибыл 18 августа. Сэр Генри Лоуренс, британский резидент в Пенджабе, высоко оценил действия лейтенанта, заявив, что «со времен Клайва никто не делал ничего подобного тому, что сотворил Эдвардс». Впоследствии, дабы запечатлеть подвиг лейтенанта, столицу провинции Банну переименуют в Эдвардсбад. Впрочем, у новоявленного героя очень скоро нашлись и критики — так, например, капитан Стейтстед из 3-го легкого драгунского полка язвил в письме матери из Индии: «Я был удивлен Вашей (и остального сообщества Англии) оценкой действий этого дурака Эдвардса».
Прибывший на место генерал Уиш обложил Мултан согласно всем нормам тогдашней осадной науки, однако спустя десять дней «лояльные» сикхи из его армии дружно дезертировали к осажденным, прихватив с собой десять орудий. Генералу ничего не оставалось, как спешно сворачивать осаду и отходить в ожидании подкреплений, которые позволили бы вновь замкнуть кольцо вокруг города.
Сама ситуация подсказывала, что здесь нужен был опытный военачальник, уже имевший опыт побед над сикхами. Гардиндж уехал, однако старый Гоф по-прежнему оставался в Индии, и, казалось, все шло к тому, что он получит приказ выступать. Но властные круги британской Индии были домом разделенным, где военные перманентно враждовали с гражданской администрацией (которую, что интересно, в подавляющем большинстве составляли тоже бывшие военные). «Политиканы», как называли их военные, не нуждались в услугах Гофа, однако этот боевой дед был тертым калачом, и, как он сам утверждал в письме сыну, отдал приказ своим офицерам «отправлять увязавшихся за ними [чиновников} в кандалах в Лахор, если они вздумают мешать моим военным операциям». А 22 ноября под Рамнагаром состоялась схватка сикхской и британской кавалерии, где силами 14-го легкого драгунского полка командовал подполковник Уильям Хэвлок, брат Генри Хэвлока. Сражение оказалось для англичан неудачным, во многом из-за невразумительных действий подполковника, поведшего своих солдат в бой на рожон. Британцы потеряли 26 офицеров и солдат убитыми или пропавшими без вести, и 59 — ранеными. Среди убитых оказался и Уильям Хэвлок, о котором Гоф записал в дневнике: «Никто не сможет сейчас сказать, почему Хэвлок наступал именно в том месте, где он это сделал». Следующее небольшое столкновение произошло 3 декабря под Садуллапуром, и именно оно завершило кампанию 1848 года — в целом, нерезультативную для англичан. Старый Гоф злорадствовал: 9 января 1849 года он с едкой иронией записал в своем дневнике: «Слыхал от генерал-губернатора, что он будет рад, если я одержу победу». Через два дня старик выступил в поход. Неприятель не заставил себя долго ждать, и уже 13 января во второй половине дня британские войска наткнулись на сикхов у деревни Чилианвала на левом берегу реки Джелум, что в пятидесяти милях к северо-западу от Лахора. Это были передовые разъезды армии полководца Шер Сингха, который уже построил свои полки для генеральной баталии, заняв удобную позицию так, что его левый фланг оказался прикрыт холмистой грядой, а правый упирался в две небольшие деревни. Гоф, который не любил начинать сражение во второй половине дня из-за близости сумерек, приказал разбивать лагерь, намереваясь дать бой следующим утром, однако Шер взял инициативу на себя: его пушки открыли огонь по британцам, ясно давая понять, что бой состоится в этот день вне зависимости от желания английского командующего.
Обмен орудийными залпами продолжался около часа, после чего Гоф приказал 24-му пехотному полку и сипайским частям взять штурмом вражеские батареи. 24-й пехотный не участвовал в первой войне с сикхами: он прибыл в Индию менее чем за полгода до описываемых событий. Это означало, с одной стороны, что его солдаты не имели опыта столкновений с подобным противником, а с другой — что он не успел понести существенных потерь, и сейчас, на поле боя, вышагивал почти в полной штатной численности, включая 31 офицера и 1065 солдат. Было около трех часов дня, когда полк, поддержанный сипаями из 25-го и 45-го туземных пехотных, начал наступление через густой кустарник на неприятельские батареи. Вскоре англичане обогнали сипаев, которые попросту не поспевали за ними. На беду 24-го полка, командование не имело достаточных сведений о расположении вражеских войск. Ибо прямо перед ними оказались развернуты 20 сикхских орудий, которые тут же принялись молотить наступающую пехоту изо всех стволов. В свое время Талейран, пусть и по другому поводу, изрек слова, которые в полной мере было бы справедливо применить и к этой ситуации: «Это хуже, чем преступление, это — ошибка». Впоследствии никто так и не смог ответить, почему полку был отдан приказ наступать в штыки вместо того, чтобы более осторожно двигаться вместе с сипаями. Сам Гоф впоследствии писал: «Эта злополучная ошибка привела к тому, что европейцы опередили туземный корпус, который не смог идти в ногу, увязнув по пояс к густых джунглях, и придя там в некоторый беспорядок». Лейтенант Эндрю Макферсон вспоминал: «Моя рота располагалась рядом с центром, мы шли со знаменем, и поэтому были отличной мишенью. Один выстрел картечью смел целый кусок строя, и на мгновение я остался один, совершенно невредимый. Но на нашем направлении мы почти достигли цели, земля становится более чистой, темп ускоряется… Штыки изготовились к атаке. Ружья моих солдат были заряжены, однако не прозвучало ни единого выстрела, и, издав дикий, заполнивший глотки клич, мы бросились на орудия, и батарея была взята».
В суматохе боя было утеряно королевское знамя, однако рядовой Перри сумел спасти знамя полка, за что был впоследствии произведен в капралы и награжден медалью «За безупречную службу» (Good Conduct Medal). Подполковник Пенниквик пал замертво рядом с сикхским орудием, его сын, только-только окончивший военную академию Сандхертс, бросился к отцу и был убит рядом с ним. Лейтенант Ллойд Уильямс получил в общей сложности 23 раны от вражеских мечей и копий, его череп был проломлен, а левая рука – отрублена. Несмотря на эти чудовищные раны, офицер выжил, вышел в отставку в звании капитана, и прожил еще 40 лет. Лишь 9 офицеров вышли из боя невредимыми, в то время как 13 были убиты и еще 9 — ранены. В общей сложности 24-й пехотный полк потерял 515 человек (почти половину), из низ 238 — убитыми.
Кровавое дело у Чилианвалы можно, с некоторыми оговорками, назвать репетицией атаки Легкой бригады, по иронии судьбы более удачной, но менее известной, чем само представление. Генерал Колин Кэмпбелл (который впоследствии будет воевать в Крыму и увидит атаку бригады лорда Кардигана своими глазами) в 1849 году указал в отчете: «Один-единственный полк прорвал неприятельскую линию и захватил большое количество орудий на своем участке фронта, не сделав ни единого выстрела, не сняв ни один мушкет с плеча». Сэр Чарльз Нейпир был более лаконичен: «Их действия были непревзойденными среди всех британских солдат на полях сражений». Увы, по иронии судьбы, вторая англо-сикхская война была последним конфликтом Великобритании, при котором не присутствовали военные корреспонденты, поэтому у 24-го пехотного полка не нашлось своего Уильяма Рассела, который воспел бы подвиг его солдат на страницах газеты.
Впрочем, тяжело в тот день пришлось не только 24-му пехотному, ибо на других участках поля боя творился не меньший бардак. Кавалерийская бригада (включавшая 9-й уланский, 14-й полк легких драгун и два туземных полка) выдвинулась было вперед, однако дальше случилась совершенно курьезная ситуация. Бригадир Поуп, командующий бригадой, в молодости был хорошим кавалерийским офицером, однако это было давно, и сейчас он был немощным близоруким стариком, которому требовалась помощь двух человек, чтобы взобраться на коня. Не видя толком неприятеля, бригадир отдавал противоречивые приказы, в итоге направив кавалерию… На собственные позиции. Всадники, будучи уверенными, что им приказали отступать, бросились наутек. Скакавшие в плотном строю (коробкой), они опрокинули четыре собственных орудия и привнесли сумятицу в обоз. Отступающую кавалерию смог остановить лишь капеллан, преподобный Уайтинг. Он помогал перевязывать раненых в полевом лазарете, когда увидел бегство кавалерийской бригады. Бросившись к всадникам, он умолял их остановиться и расспрашивал, что произошло. И один из драгун закричал: «День потерян! Наша армия разорвана на части, сикхи захватили наши орудия и все остальное!». Услышанное привело священника в ярость, и он зарычал на растерявшегося солдата: «Нет, сэр! Господь всемогущий никогда не пожелает, чтобы языческое войско разбило христианскую армию. Остановитесь, сэр, или, поскольку я являюсь служителем Слова Божьего, я вас пристрелю!». Удивительно, но это возымело действие, и капеллану, пусть и с трудом, но удалось остановить отступление британской конницы.
У пехоты, атаковавшей на правом фланге, дела шли явно лучше, чем у конницы: 61-й пехотный сумел захватить несколько орудий, большое количество боеприпасов, а также слона. Уже после боя полковник 61-го похвалил действия своих бойцов: «Молодцы, молодцы. Не мог их остановить. Увидели перед собой дичь, и я не смог их сдержать».
Сражение под Чилианвалой продолжалось до 8 часов вечера и так и не выявило явного победителя. Но когда старый Гоф поехал вдоль строя своей потрепанной армии, то там, то здесь послышались крики одобрения: солдаты по-прежнему любили своего командующего, по привычке прощая ему большие потери. Сержант Кей из Бенгальского артиллерийского говорил в письме домой: «Я тоже оказался в главном госпитале, где лежали сотни раненых и умирающих, и как только они увидели его почтенную седую голову, разразился столь восторженный крик, что даже самый равнодушный наблюдатель все понял бы в тот же миг; да, и так кричали многие несчастные, у которых едва-едва осталась голова на плечах, чтобы кричать — там говорилось, как и всегда в подобных случаях, «Вам никогда не придется нас искать, когда мы вам потребуемся!»».
Сикхи же, воспользовавшись наступлением сумерек, отошли, забрав с собой большую часть своей артиллерии и три трофейных британских знамени. Сколько они потеряли в тот день — доподлинно неизвестно, британцы же недосчитались 2357 человек убитыми и ранеными. Генри Хэвлок назвал битву при Чилианвале «одной из наиболее кровопролитных из всех, в которых когда-либо сражались британцы в Индии, и самой близкой к разгрому среди тех конфликтов, в которых страна участвовала на востоке». Впрочем, для Гофа это была неоспоримая победа.
В Англии результаты боя возымели эффект разорвавшейся бомбы — еще бы, почти тысячу человек из числа погибших составили британцы. Колониальные конфликты отучили Великобританию и ее общество от больших потерь, которые были данностью в годы войн с Наполеоном. Нужно было найти виноватого, и вся тяжесть общественного негодования обрушилась на Гофа, которого еще совсем недавно чествовали как героя. Королева Виктория, понимая необходимость перемен, поспешила отправить на смену старому командующему сэра Чарльза Нейпира, но пока тот собирался и отправлялся, Гоф успел одержать новые победы, и снова стал национальным героем.
Однако вернемся к осени 1848 года и к Мултану, от которого, как мы помним, был вынужден отойти генерал Уиш. Теперь он ждал подкрепления из Бомбея, однако и здесь все было далеко не так просто. На смену трудностям на полях сражений пришла административная волокита, которая была для британцев врагом едва ли не худшим, чем сикхи. Власти в Бомбее выделили войска, чтобы отправить их к Уишу, однако поставили во главе их генерала еще более высокого ранга, что автоматически означало, что именно он примет командование над объединенными силами, как только достигнет места назначения. Это не понравилось старому Гофу, который рассудил так: раз именно Уиш начал осаждать город в первый раз, и лишь измена сикхских союзников помешала ему довести дело до конца, то кому, как не ему, доводить предприятие до победного исхода? Поэтому он отправил в Бомбей ноту протеста, в которой была следующая строчка: «Не заставляйте меня бесчестить храброго солдата, поскольку он действительно храбр». В результате отправка подкреплений была отложена, а административные круги Бомбея и Бенгалии затеяли жаркий спор на предмет того, кто все-таки должен стоять во главе осадного корпуса. Наконец, власти Бомбея назначили командиром офицера, уступавшего Уишу в звании, и войска смогли, наконец, отправиться в сторону Мултана. Если бы не различные административные проволочки, то подкрепления достигли бы Уиша еще в ноябре, а не в декабре, как произошло в реальности, и тогда, взяв Мултан, генерал смог бы соединиться с Гофом и поддержать его в сражении под Чилианвалой. Но случилось так, как случилось, и Мултан капитулировал только 22 января 1849 года, после чего осадный корпус смог, наконец, соединиться с войсками Гофа, уже прошедшими через чилианвальскую мясорубку.
Объединенная британская армия теперь насчитывала 24000 человек, и Гоф решил, что этого будет вполне достаточно, чтобы разбить главную 60-тысячную сикхскую армию, стоявшую в Гуджарате вблизи реки Ченаб в 68 милях к северу от Лахора. Именно там, 21 февраля 1849 года, Гоф дал свое «последнее и лучшее» сражение, о чем доложил в письме генерал-губернатору: «Результат, мой господин, действительно славный для всегда побеждающей армии Индии; их позиция захвачена, как и их пушки и боеприпасы, ряды вражеские разбиты, лагерное снаряжение и багаж — захвачены, их бегущие толпы были гонимы торжествующими преследователями от полудня до заката, получая самую суровую кару во время своего бегства». В этом бою армия Гофа понесла нетипично малые для себя потери — всего 96 убитых и 700 раненых. Это сражение также примечательно тем, что впервые на поле боя были применены анестетики, и капрал Джон Райдер с удивлением наблюдал за тем, как хирурги ампутируют ногу солдату, а тот «ничего не знал о происходящем».
10 марта оставшиеся части сикхской армии сложили оружие в Равалпинди, на чем и закончилась вторая сикхская война. Пенджаб был присоединен к британской Индии. По возвращении в Англию старый Гоф был пожалован титулом виконта и ежегодной пожизненной пенсией в размере 2000 фунтов стерлингов. Два его последующих наследника также сохраняли за собой право получать эти выплаты. Тем не менее, старик был возмущен несправедливой, как он полагал, критикой своей персоны за бой при Чилианвале, поэтому считал Гуджаратскую победу особенно важной еще и в моральном плане. В письме сэру Джону Макдональду он писал: «Благодарю милостивого Бога за то, что он не только прикрыл мою голову в день битвы, но и дал мне победу не только над моими врагами, но и над моей страной!».
Что касается других участников кампании, то они тоже получили свое. Джон Пирман, уже сержант, получил 7 фунтов, 12 шиллингов и 6 пенсов в качестве призовых за первую сикхскую кампанию, и 3 фунта и 16 шиллингов — за Гуджарат. Королева Виктория же приобрела новую провинцию, а в качестве приятного бонуса — огромный алмаз Кохинур, или «Гора света». Впоследствии этот алмаз был обработан, и получившийся бриллиант в 106 карат занял свое место в короне британских монахов, где пребывает и поныне. Было принято считать, что тот, кто обладает этим алмазом, сможет победить всех своих врагов, так что войскам королевы была крайне нужна вся магия этого камня, ибо главные кампании викторианской эпохи были еще впереди.
