В первые десятилетия правления королевы Виктории среднестатистический британец не столько следил за событиями в Афганистане и Китае, сколько всерьез опасался начала революции на родных островах. Это была эпоха чартизма, и рабочие постепенно начинали самоорганизовываться в объединения и требовать принятия “Народной хартии”, которая гарантировала бы всем мужчинам (о женских правах тогда никто еще не думал) возможность участвовать в выборах. Некоторые чартисты в своих воззрениях заходили куда дальше, ратуя за полноценную революцию. Она, впрочем, так и не случилась, и все ограничилось несколькими локальными попытками поднять восстание, стачками и потасовками с представителями городских и уездных властей. Но даже этого хватило, чтобы всерьез перепугать местное дворянство и условный “средний класс”.
В 1843 году в Уэльсе произошло странное восстание, вошедшее в историю как Бунт Ребекки (Rebecca Riots). Все началось как протест против взимания платы за проезд по дорогам общего пользования, однако необычным это восстание сделала не причина, а форма. В сущности, это было тайное общество, которое по ночам отправляло конные отряды молодчиков нападать на налоговые дома. Капитана каждой такой группы рейдеров называли Ребеккой, а его подчиненных — дочерями Ребекки. Многие заходили еще дальше и одевались в женскую одежду. Такой странный выбор имени для восстания мог быть объяснен текстом Священного писания: “Они благословили Ребекку и сказали: […] пусть потомки твои наследуют жилища врагов твоих”. Таким образом, бунтовщики как бы придавали своим действиям легитимность. И если поначалу лихим “дамам” удалось добиться некоторых успехов, то впоследствии, когда правительство отправило против них регулярные войска, бунт был довольно быстро подавлен, а зачинщики —схвачены.
1843 год вообще был чрезвычайно богат на события: помимо массовых протестов и рейдов “робингудов” в женских платьях, Великобритания воевала с китайцами, провела карательную операцию против пиратов Борнео, генерал Гоф начал гвалиорскую кампанию, Наталь был провозглашен британской колонией, а генерал сэр Чарльз Нейпир захватил Синд.
Синд, лежащий в долине Инда между Индией и Афганистаном на территории современного Пакистана, оказался для британцев важной стратегической точкой. С местными правителями заключили ряд договоров: первый был подписан еще в 1809 году, второй — в 1820, а третий — в 1832 году, благодаря Генри Поттинджеру (будущему триумфатору войны в Китае и “отцу” Нанкинского договора). Каждый договор что-то давал англичанам и что-то отнимал у местных правителей. В 1838 году, когда армия генерала Кина шла на Афганистан, и командующий захотел пройти по землям Синда, местным князькам пришлось согласиться на еще одну договоренность, в рамках которой они сдавали европейцам стратегически важный пункт, а также признавали за теми право водить по Инду канонерские лодки. Когда же в 1842 году британская армия, отступавшая из Кабула, оказалась практически полностью перебита на горных перевалах, английские власти в Индии начали всерьез опасаться, что эта неудача может послужить сигналом для владык Синда, и те попытаются восстановить свою независимость. Для того, чтобы пресечь даже саму возможность этого, британцы отправили в Синд генерала Нейпира, который вез с собой проект еще одного договора, еще более невыгодного для князей.
Генерал Чарльз Нейпир был невысоким нескладным человеком в очках с тонкой металлической оправой, практически никогда не носившим мундир, и всем своим видом напоминал скорее аптекаря, нежели военачальника. Однако этот “аптекарь” к своим 60 годам успел побывать не в одной крутой переделке — сражался вместе с Веллингтоном в Пиренейской кампании, был неоднократно ранен, болел холерой, тонул. На поле боя этот невысокий человек превращался в настоящего гиганта — он не боялся ничего, бросаясь в самую гущу событий. Один современник говорил о нем: “Что за жизнь он прожил, какие испытания отважно встречал, как он был истерт и изрезан на куски пулевыми, штыковыми и сабельными ранами!”. Нейпир родился в 1782 году, и в возрасте 12 лет получил офицерский патент в 33-м пехотном полку. Пусть читателя не смущает столь малый возраст: в британской армии звания продавались, поэтому зажиточные семьи могли сделать своих отпрысков офицерами даже в совсем уж детском возрасте. Например, в 1762 году Джон Боскауэн Сэвидж, впоследствии — генерал-майор, получил офицерское звание в 91-м пехотном полку в возрасте двух лет, а в 1783 году Генри Эллис, который впоследствии погиб при Ватерлоо, отважно командуя своим полком, получил патент прямо в день, когда родился, и к 13 годам уже был капитаном. Что же касается Чарльза Джеймса Нейпира (1782 — 1853), то он происходил из очень незаурядной семьи, являясь потомком Джона Нейпира, изобретателя логарифмов, и пра-пра-правнуком короля Карла II по линии матери. Его дедом по отцовской линии был лорд Нейпир, а дедом по материнской — герцог Ричмонд. Отдельно стоит сказать о его матери, леди Саре Нейпир (в девичестве Леннокс, одной из скандально известных сестер Леннокс). В свое время в нее был влюблен молодой король Георг III, и даже намекал на замужество, однако с официальным предложением руки и сердца медлил, и молодая оторва, махнув рукой на монарха, выскочила замуж за Чарльза Барнеби. Как это часто бывает, выйдя замуж скорее “назло” и не испытывая к мужу каких-либо чувств, девушка вскоре сбежала от него к лорду Уильяму Гордону, и Барнеби, не желая прослыть рогоносцем, развелся с ней. Вдоволь накуражившись с лордом, леди Сара бросила и его, чтобы выйти замуж за совершенно нищего полковника Джорджа Нейпира, ветерана войны в Северной Америке, младшего сына лорда Нейпира. По всей видимости, этот союз был уже по любви, поскольку Сара наконец угомонилась и больше никуда не убегала, родив от полковника пятерых сыновей и трех дочерей. Старший сын, Чарльз, не женился до тех пор, пока в 1826 году не скончалась его скандально известная мать, а затем, в возрасте 38 лет, неожиданно женился на женщине за 60, у которой были свои внуки. Когда она умерла, он снова женился на женщине намного старше себя, вдове морского капитана. Однако известно, что у него были и незаконнорожденные дети — до своего первого брака у него были две дочери от гречанки по имени Анастасия.
Чарльз, как и оба его брата, служил у Веллингтона на Пиренеях, и все три брата получили ранения на той войне. С Чарльзом же приключилась особенно забавная история. В возрасте 22 лет, будучи в звании майора, он повел своих людей в атаку под Коруньей, однако из-за никудышного зрения (помните про очки?) толком и не видел французов до тех пор, пока не оказался с ними практически лоб в лоб. Повернувшись к своим солдатам, он воскликнул: “Видите ли вы врага настолько ясно, чтобы сразить его?”. И тогда один ирландский солдат отозвался нервным возгласом: “Хвала Иисусу — да!”. Атака, впрочем, захлебнулась: французы буквально смели “красных мундиров” огнем. Нейпир вспоминал: “Имея при себе лишь короткую саблю, бесполезную против мушкета и штыка, и будучи совершенно одиноким, близоруким и без очков, я ощущал волнение и страх”. В том бою молодой майор получил тяжелое ранение и попал в плен, где провел долгих 14 месяцев. В 1810 году он вернулся в Испанию, где, в битве при Бусако, получил мушкетную пулю прямо в лицо. У несчастного офицера была сломана челюсть и поврежден один глаз. Всего же за первую в своей жизни войну он получил шесть тяжелых ранений.
После окончания Пиренейской кампании Нейпира перевели на Бермудские острова, где он участвовал в рейдовых операциях на Вирджинию в ходе британо-американской войны 1812 года. Когда Наполеон сбежал с острова Эльба, Нейпир в качестве добровольца отправился на континент, где участвовал в атаке на Камбре в июне 1815 года. После победы над “Корсиканским чудовищем” нашего героя перевели на Ионические острова, где он и повстречал гречанку по имени Анастасия, которая родила ему двух дочерей. Тогда же он крепко сдружился с лордом Байроном, а затем, вдрызг разругавшись с командованием, неожиданно подал в отставку, находясь на пике успешной карьеры. Следующие 10 лет он провел “на гражданке”, получая половину жалования, как неактивный офицер. Наконец, в 1839 году, в возрасте 57 лет, он получил командование в Англии, где ему пришлось принимать участие в подавлении чартистского бунта, хотя сам он в известной мере симпатизировал бунтовщикам. Спустя два года его перевели в Индию. Незадолго до отъезда в письме другу он с легкой грустью заметил: “Я слишком стар для славы… Если человек не может добыть славу, когда его колени гнутся, ему лучше даже не пытаться, когда они становятся неподатливыми”. Тем не менее, он принял новое назначение. Сразу по прибытии в Индию он написал жене: “Почувствовать себя во главе армии — желание, которое я даже не могу описать, поскольку в нем перемешались и стыд, и тщеславие, которое вселяет в меня столько уверенности: я ничего не смогу с этим поделать…”. Когда его отправили в Синд, он записал в дневнике: “Чарльз! Чарльз Нейпир! Прислушайтесь к своей жажде воинской славы. Вы поймали змею, но это назначение вдохнет, если вы будете осторожны, в вас всю прежнюю силу. Держись подальше, Сатана”.
Человек, который еще совсем недавно колебался в выборе, с каждым часом, проведенным на войне, словно молодел. По прибытии в Синд он предположил, что тамошние правители не пойдут на заключение нового унизительного для них договора, и предвкушал отнюдь не мирную развязку: “Я работал над тем, чтобы получить это большое назначение, и я благодарен за него, но презираю себя за то, что испытываю эту благодарность… человеческая слабость и военная честь слишком сильны во мне”. Он принялся захватывать синдские крепости, готовясь к полномасштабному завоеванию страны. В те дни он писал: “Мы не имеем права захватывать Синд, но мы сделаем это, и данное свершение будет очень выгодным, гуманным и полезным злодеянием”. Нейпир всерьез полагал, что покорение этой земли британскими войсками будет благом для всех — как для самих англичан, так и для аборигенов. Он развивал мысль: “Великий рецепт успокоения страны — это хорошая встряска, а после — большая доброта: так приручаются самые дикие разбойники”.
А князьки все медлили с подписанием договора, и тогда в Хайдарабад был отправлен капитан Джеймс Аутрэм, который должен был повлиять на них и добиться скорейшего решения вопроса. Соглашение было заключено, однако население страны такого решения своих правителей, мягко говоря, не поняло, и 13 февраля 1843 года Аутрэм и его отряд подверглись нападению белуджей. Понимая, что в открытом столкновении со всем восставшим городом шансов у них практически нет, англичане заперлись в здании британской резиденции. Они сумели отразить несколько атак синдских мусульман, а затем, подобно грекам из “Анабасиса” Ксенофонта, прорвались к реке, где взошли на пароход, на котором и сбежали.
Нейпир собрал отряд численностью в 2800 человек, из которых лишь 500 были англичанами, и выступил против синдской армии, насчитывавшей около 35000 человек. Уходя, он сказал Аутрэму: “Я в той же степени уверен в победе, как и человек, который знает, что победа — это случайность”. Шанс проверить Госпожу Удачу на верность выпал 17 февраля 1843 года, когда две армии встретились в деревеньке под названием Миани, расположенной в шести милях к северу от Хайдарабада.
Накануне битвы Нейпир написал своему другу Джону Кеннеди: “Не чувствовать беспокойство, выходя против столь невероятно превосходящих по численности сил, решительно невозможно, но это просто восхитительная тревога… Это мой первый бой в качестве командующего, и, возможно, мой последний. В шестьдесят это мало на что влияет, но, по моим ощущениям, это будет ситуация, где нужно или сделать, или умереть. Боже, благослови мою жену и дорогих девочек. Я надеюсь лишь жить или умереть так, чтобы быть достойным их — никакой Кабул не стоит их стыдливого румянца”.
Впоследствии его брат, Уильям Нейпир, известный военный историк, красочно описал битву при Миани. Вражеские порядки были, по его словам, “плотными, как спелая кукуруза, и величественными, как цветочное поле… они наполнили собой глубокую и широкую равнину Филлэйли, они роились на обоих берегах и заполнили все окрестности. Закрывая головы своими большими темными щитами, они потрясали острыми мечами, сверкавшими на солнце, их крики перекатывались, подобно грому, когда они бросились вперед с дикими, безумными гримасами и с демонической силой и свирепостью”. Конечно, это было преувеличение, однако перевес в численности, действительно, был колоссальный. И, тем не менее, белуджи были разбиты. Англичане (а, вернее, ирландцы, которые составляли большую часть белых солдат и офицеров в войске Нейпира) “отбросили их передние массы, заставив умыться кровью”. Сам Нейпир после боя в письме к своему брату Генри поделился переживаниями минувшей схватки: “Я в твоем распоряжении, Генри, и я шокирован собой, но едва я увидел их полчища, достаточно многочисленные для того, чтобы раздавить нас, я не увидел иного спасения, кроме как в бойне: должны были погибнуть либо мы, либо они. Я не призывал солдат не давать пощады, и тщетно пытался спасти одного или двух [белуджей]”. Уже когда битва затихала, Нейпир заметил солдата из 22-го пехотного полка, который собирался добить обессиленного белуджского вождя, и окликнул его, чтобы тот пощадил этого человека, однако солдат проткнул врага штыком, и затем повернулся к Нейпиру со словами: “Сегодня, генерал, они сами оказались раздавлены”. Лишь трое раненых были взяты в плен.
Британцы потеряли 20 офицеров и 250 солдат, а белуджи — около 6000 человек. Спустя годы, описывая сражение, Нейпир заметил: “Бог свидетель, я был очень несчастен, когда ехал по полям и видел груды тел, а также моих солдат, окоченевших и бледных, когда мы выкладывали их в ряд, чтобы похоронить на следующий день”.
Растроганный Нейпир, для которого победа при Миани стала знаковым событием в жизни, не скупился на похвалы при составлении отчета: он упомянул не только отличившихся офицеров, как это обычно практиковалось, но и унтер-офицеров, барабанщиков и нескольких рядовых, благо в таком небольшом войске запомнить кого-то действительно не очень трудно. История навсегда запомнила имена рядового Джеймса О’Нила, барабанщика Мартина Делейни, а также сипаев — хавильдара (соответствовало британскому сержанту) Такура Рама и совара (рядовой в кавалерии, эквивалентно пехотному “сипай”) Моти Синга.
Битва при Миани красноречиво продемонстрировала всем противникам договора с Британией всю тщетность их потуг на сопротивление. Большинство белуджских военачальников вскоре сдалось, а Нейпир писал тем, кто все еще отказывался покориться: “Явитесь ко мне немедленно. Приходите одни, и выразите покорность, или через неделю я сам вырву вас из вашего племени и повешу”. В приватной корреспонденции генерал делился своим мыслями по поводу того, что “человеческий разум никогда не будет наиболее склонен проявлять благодарность, чем когда он смягчен страхом”. Однако нашелся один синдский князь, не пожелавший поклониться невысокому человеку даже после Миани — это был Шер Мохаммед, известный как “Мирпурский лев”. Во главе десятитысячного войска он не поспел к битве, и понимая, что вряд ли сможет на что-то повлиять, “Лев” повернул прочь, и укрылся в своем логове в Мирпуре, накапливая силы для решительной схватки с неприятелем. Впрочем, Нейпер тоже зря времени не терял: спустя пять недель после победы у него было уже 5000 солдат, в том числе 1100 кавалеристов. С этими силами он и двинулся на Мирпур. Шер Мохаммед уже поджидал его у небольшой деревни Дубба с войском в 26000 человек. 24 марта Нейпир повел своих людей в наступление, и, лично возглавив атаку, опрокинул численно превосходящие силы князя. Британцы потеряли 270 человек, в то время как белуджи оставили на поле боя около 5000 своих воинов.
Долгое время была популярна легенда, согласно которой Нейпир в своем отчете о победе при Дуббе написал лишь одну короткую фразу — “Я согрешил”. Тем не менее, вероятнее всего, под этим нет никаких реальных оснований. Как бы там ни было, после таких оглушительных побед британцам уже не были нужны никакие соглашения: в июне того же года они попросту присоединили Синд к своим индийским владениям. Эта территория стала частью Бомбейского представительства, и прибавила к восточным владениям королевы Виктории еще почти 50000 квадратных миль. Чарльз Нейпир был назначен первым губернатором новых имперских территорий, однако в самой метрополии политики спорили из-за того, были ли уместны те или иные действия генерала в ходе кампании. Лорд Эльфинстон с мрачной иронией замечал, что “После Афганистана, это похоже на то, как дебошира выгоняют на улицу, и он отправляется домой, чтобы выместить злость на своей жене”. Однако за Нейпира вступился его старый командир герцог Веллингтон, чья популярность была по-прежнему чрезвычайно высока: выступая в Палате лордов, победитель Наполеона заявил, что он “никогда не встречал офицера, который бы в большей степени продемонстрировал, что обладает всеми качествами и способностями, необходимыми для проведения крупных операций”. Виктория же буквально светилась от счастья, и в качестве признательности за победы в Синде 24 июня 1843 года произвела Нейпира в рыцари Большого креста (Ордена Бани). Впрочем, за ту кампанию наградили многих, в том числе и рядовых — практика, получившая широкое распространение лишь со времени правления Виктории. Кроме того, были выделены значительные суммы денег: рядовые получили по несколько фунтов, офицеры — больше, а Нейпиру перепали астрономические 70000 фунтов стерлингов, что вызвало буквально взрыв негодования в благородном обществе. Аутрэм, в свою очередь, отказался от причитавшейся ему премии в размере 3000 фунтов и начал публичную вражду со своим командиром, которая затянулась на годы и была преисполнена острейшей обоюдной неприязни. Лейтенант Уильям Ходсон, в будущем — легендарный кавалерийский офицер, метко назвал Нейпира “лучшим среди оскорбленных людей своей эпохи”. Одним из наиболее яростных критиков генерала был главный редактор газеты “Бомбей Таймс”, который в своей колонке так писал о деньгах, приобретенных командующим во время кампании: “Жена эмира рожала. Сэр Чарльз Нейпир приказал призовым агентам (prize agents — хранители денег и сокровищ, добытых в кампании) вытащить жалкую хлипкую кровать, на которой она лежала, из-под нее, чтобы набрать призовых денег”. История с кроватью действительно имела место, вот только жена одного из князей не рожала, хоть и была беременна, и кровать из ее резиденции действительно реквизировали, однако это было поистине царское ложе, украшенное обилием золота и драгоценностей. Поэтому не удивительно, что Нейпир забрал кровать в качестве трофея.
Генерал же свято верил, что покоренным народам будет лучше под британским правлением, чем под властью своих деспотичных владык. Кроме того, он пошел на то, чего чиновники Ост-Индской компании никогда не делали — начал открыто вмешиваться в религиозные практики местного населения. В частности, новый губернатор запретил “сати” — индуистский религиозный обряд, при котором вдова умершего сжигалась на отдельно костре на похоронах супруга, чтобы быть с ним и в загробном мире. Когда же брахманы начали возражать, Нейпир ответил, что они могут, если им так уж хочется, чтить свои жестокие традиции и сжигать вдов, однако добавил, что “у моего народа также есть обычай. Когда мужчины сжигают женщин заживо, мы их вешаем и конфискуем все их имущество. Поэтому мои плотники соорудят балки, на которых можно будет развесить всех причастных, едва вдова погибнет. Давайте будем жить в соответствии с народными обычаями”.
Новый губернатор подходил к своей работе с максимально возможной отдачей – он искренне верил, что европейское мышление и прогресс способны изменить жизнь этого отсталого и даже дикого региона. Чтобы не разрываться между долгом и семьей, он перевез домочадцев в Бомбей (в Синд, впрочем, не рискнул), откуда его дочери Сьюзен и Эмили отправляли отцу записи своих арифметических упражнений, чтобы он мог вносить коррективы и исправлять ошибки.
Нейпир был готов повоевать снова, однако верховное командование на этот раз предпочло другого кандидата — из Китая как раз вернулся генерал Гоф. Он был старым солдатом со скверным характером, выходцем из семьи потомственных военных, начал карьеру будучи еще практически мальчишкой, был ветераном многих кампаний, но, как и Нейпир, первое серьезное командование получил только на седьмом десятке жизни. Впрочем, у этих двоих было больше различий, нежели сходств. Писатель Артур Суинсон, их современник, едко назвал Гофа “одним из самых бездарных офицеров, когда-либо командовавших войсками”. Такую точку зрения разделяли очень многие, благо Гоф из-за своего склочного характера нажил немало недругов. Проблема престарелого генерала была не в глупости: безусловно, это был не “второй Веллингтон”, и в целом звезд с неба он не хватал, однако, вопреки расхожему мнению, не был и тугодумным идиотом. Главная проблема генерала Гофа заключалась в том, что он всецело был заложником устаревших военных практик времен своей юности, и по-прежнему предпочитал в сражениях полагаться на действия пехоты, практически полностью игнорирую артиллерию и конницу. В условиях некондиционной войны такая тактика приносила порой слишком обильные жертвы среди британских войск. И, тем не менее, он одерживал победы. Кроме того, Гоф, которого критиковали офицеры, был любимцем простых солдат, видевших в старом усаче этакого отца-командира, смелого и заботливого — что, к слову, было правдой. Сержант Кей из бенгальской артиллерии отмечал: “Я не думаю, что солдаты могли бы быть в большей степени привязаны к какому-либо командиру, нежели к старому Гофу”. Сам Нейпир не питал к своему конкуренту особой неприязни, хотя и считал его военные таланты посредственными: “Если бы его военный гений был таким же великим, как его сердце, герцог был бы несравненным”.
Гоф родился в Лимерике в 1779 году. Он сам никогда не посещал школу, однако получил образование, слушая уроки своих трех старших братьев. В возрасте 14 лет он вступил в городское ополчение Лимерика, а в 16 впервые побывал в бою, поучаствовав в захвате мыса Доброй Надежды в составе 78-го горского полка. Затем он был переведен в 87-й полк (Королевские ирландские фузилеры) и отправился с ним в Вест-Индию, где принял участие в атаке на Порто-Рико, захвате Суринама и других операциях. В 1805 году он был произведен в майоры и получил командование над батальоном, во главе которого в декабре 1808 года отправился в Португалию.
Вместе со своим 87-м полком он участвовал в сражениях при Талавере, Виттории, Нивелле и Барросе, а также осаждал Тарифу. Получив несколько ранений, он, тем не менее, искренне наслаждался военной карьерой, о чем писал своей жене, генеральской дочери, на которой женился в 1807 году во время краткого визита на родину: “Моя возлюбленная будет рада услышать, что возможность отличиться у меня и у Корпуса появилась вчера, славным днем 21 июня. Батальон забрал больше жизней, чем Ирод, и его действие было встречено самой сердечной теплотой от генерала Колвилла, который некоторое время наблюдал за ними в бою. После сражения он произнес перед несколькими офицерами: “Гоф, ты и твой корпус творили чудеса”… С сожалением сообщаю Вам, что мои потери были огромны, но они выглядят немногочисленными, едва я задумаюсь о том ужасном огне, под которым мы пребывали в течение двух с половиной часов”.
После Талаверы Гофу был присвоен бревет-ранг подполковника. После войны он был произведен в рыцари, однако его батальон был расформирован в 1817 году, и он был вынужден выйти в отставку с сохранением половины жалования. Спустя два года он вернулся к действительной службе и был зачислен в 22-й Чеширский пехотный полк, во главе которого подавлял восстание у себя на родине, в Ирландии.
После этого он вновь ушел с активной службы и был переведен на половину жалования, и, хотя в 1830 году он был произведен в генерал-майоры, Гоф не возвращался на службу до 1837 года, когда его в возрасте 58 лет поставили командовать Майсурской дивизией в Мадрасской армии. А спустя три года он отправился в Китай — добывать для Англии победу в Первой Опиумной войне. В качестве офицеров при своей особе генерал захватил в азиатскую страну сына, зятя и племянника.
За свои китайские победы, уже под самый конец войны, в 1843 году, Гоф был назначен главнокомандующим всеми британскими сухопутными силами в Китае. И хотя ему было уже 64 года, самые громкие военные кампании еще ждали его впереди. Первой индийской войной для него стала кампания в Гвалиоре против маратхов. Это был старый враг британской короны в Индии — с ними сражался еще лорд Клайв в XVIII веке. Теперь маратхи были лишь тенью прежних себя, однако британцы привыкли расценивать всерьез даже гипотетическую угрозу своим владениям на субконтиненте, поэтому отправили армию во главе с Гофом, чтобы вырвать этот вредоносный сорняк раз и навсегда. Кроме того, англичане готовились к войне с сикхами, и всерьез опасались, что маратхи, имевшие армию с приблизительной численностью в 30000 человек, воспользуются занятостью британских войск на другом направлении и нанесут удар. Воевать на два фронта — удовольствие сомнительное, о чем генерал-губернатор Индии лорд Элленборо докладывал королеве: “Дальнейшее существование в Гвалиоре враждебного нам правительства было бы несовместимо с продолжением нашего первостепенного влияния в Индии, лишь благодаря которому сохраняется мир. Это было бы несовместимо с характером нашего правления в стране, в которой, более чем в других, характер является силой”.
Для любого конфликта нужен официальный повод, и в случае с Гвалиором он был найден без особого труда. В 1843 году в благородном маратхском семействе Шинде, представители которого правили в Гвалиоре около ста лет, разгорелся династический спор из-за ставшего вакантным трона. В конце концов выбор пал на юного принца, однако лорд Элленборо заявил, что у соседей и так царит перманентный бардак, от которого страдают границы британской Индии, а какой-то сопляк, не имеющий опыта и авторитета, тем более не способен как-то качественно изменить ситуацию. Англичане тут же подняли старые бумаги и откопали договор от 1804 года, согласно которому они обязались в случае необходимости помочь местному махарадже стабилизировать ситуацию и навести порядок в стране. Естественно, именно сейчас Гвалиор, по мнению генерал-губернатора, как никогда нуждался в крепком дружеском плече, покрытом алым форменным сукном.
Гоф не испытывал ни капли уважения к своему будущему противнику — генерал ехал на войну как на пикник, прихватив с собой в качестве компании нескольких женщин: свою жену и дочь, а также миссис Хэрри Смит, жену его генерал-адъютанта, и миссис Кертис, супругу главного комиссара армии. Впрочем, как показало время, приключение оказалось намного более интригующим, нежели предполагали британцы. 20 января 1844 года Гоф писал сыну: “Я думал, что повстречаю разрозненную банду без вожака, но я встретил хорошо дисциплинированную и организованную армию, хорошо управляемую и по-настоящему доблестную”. Но, несмотря на организованное сопротивление, которое маратхи смогли оказать британцам, гвалиорская кампания выдалась короткой. Что касается благородных дам, оказавшихся вместо пикника на настоящей войне, то они, должно быть, прокляли всех чертей преисподней за то, что те надоумили их поехать воевать. Сначала при Махарапоре они угодили под обстрел, затем взрыв порохового магазина так перепугал слонов, на которых они ехали, что несчастные животные в панике понеслись прочь, едва не скинув своих породистых наездниц. И уже под вечер, когда казалось, что все злоключения остались позади, и благородные дамы решили выпить чаю, взрыв маратхской мины буквально снес их чайную палатку. Лишь по счастливому стечению обстоятельств ни одна из женщин не пострадала. Позже лорд Элленборо даже наградил их всех медалями, которые по своему исполнению напоминали те, что вручались военным.
Когда Гвалиор был покорен, генерал Нейпир, победитель Синда, получил, наконец, возможность вернуться к столь любимому им делу — в конце 1844 года он начал кампанию против горных племен на северной границе. Эти племена традиционно были врагами синдских князей и терзали эту страну набегами, однако если раньше, когда Синд был независимым, англичанам было плевать на эти разборки местных, то теперь, когда данная территория уже находилась под их владычеством, горные бандиты стали врагами короны. Кампания, впрочем, началась не самым удачным образом: в армии Нейпира вспыхнула эпидемия, забравшая жизни множества солдат и буквально выкосившая 78-й горский полк, потерявший более половины личного состава. Вожди племен, узнав о бедствии, постигшем британцев, счастливо выдохнули, решив, что те не явятся еще долго. Они были не первыми, кто недооценил невысокого человека в смешных очках. Едва эпидемия была локализована, генерал повел своих солдат на горные перевалы, загоняя застигнутых врасплох туземцев как дичь на охоте. К марту 1845 года племена горных разбойников были покорены, и Нейпир триумфально вернулся в Синду — туда, где он стал по-настоящему знаменитым.
