Иван Алексеевич Бунин

Иван Алексеевич Бунин

Молчат гробницы, мумии и кости, —

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.

 

«Вначале было слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…» — так начинается Евангелие Иоанна, которое раскрывает, что послужило началом всего существующего на Земле. Л. Н. Толстой писал: «Слово — дело великое. Великое потому, что словом можно соединить людей, словом можно и разъединить их, словом служить любви, словом же можно служить вражде и ненависти. Берегитесь от такого слова, которое разъединяет людей». Каждое слово, будь оно сказано или написано, несет в себе определенный заряд энергии и силы: разрушительной или созидательной. Словами человек творит себя, будущее, историю жизни и окружающего мира. Именно о слове и пойдет речь в статье. О силе слова. О созидательной силе слова. О созидательной силе слова крупнейшего русского писателя и поэта XX века — Ивана Алексеевича Бунина, первого русского писателя — лауреата Нобелевской премии.

Поводом к написанию статьи послужил случай в областной юношеской библиотеке имени В. В. Маяковского, где среди алфавитного указателя, оборудованного, к слову, для простоты поиска необходимой литературы, отсутствовала фамилия Ивана Алексеевича. На вполне сдержанное замечание об обнаруженной несправедливости, библиотекарь ответила, что «не заслужил видно». Зато на входе красуется огромный стенд с «творчеством» человека, по признаниям его самого же имевшего нездоровую психику, писавшего аморальные и бессмысленные стихи и покончившего жизнь самоубийством в итоге. Да-да, это я о том, в чью честь библиотека и названа. А Бунин не заслужил и таблички на полке.

Повествование в статье затронет кратко биографию, творчество, описание тех событий, что сопутствовали непростому жизненному пути И. А. Бунина, его воспоминания.

Иван Алексеевич Бунин родился 22 октября 1870 года в старинной дворянской семье. Первые три года жизни прошли в Воронеже, после — имение Озерки в Орловской губернии. До 11 лет мальчик Иван воспитывался дома, в 1881 году поступил в Елецкую уездную гимназию, а в 1886 году возвратился домой и продолжил образование под руководством старшего брата. Много занимался самообразованием, увлекаясь чтением мировой и отечественной литературной классики.

Бунин так вспоминал начало своей писательской жизни: «…я, мальчик лет восьми, вдруг почувствовал горячее, беспокойное желание немедленно сочинить что-то вроде стихов или сказки, будучи внезапно поражен тем, на что случайно наткнулся в какой-то книжке с картинками: я увидал в ней картинку, изображавшую какие-то дикие горы, белый холст водопада и какого-то …мужика, …а под картинкой прочел подпись, поразившую меня своим последним словом, тогда еще, к счастью, неизвестным мне; «Встреча в горах с кретином». Кретин! Не будь этого необыкновенного слова, …мужик показался бы мне, вероятно, только очень противным и больше ничего. Но кретин? В этом слове мне почудилось что-то страшное, загадочное, даже как будто волшебное! И вот охватило меня вдруг поэтическим волнением. В тот день оно пропало даром. …Но не был ли этот день все-таки каким-то началом моего писательства?».

В 1887 году И. А. Бунин дебютировал в печати. Когда он послал первый свой рассказ (без названия, при публикации дано заглавие — «Дворянский эскиз») в «Русское богатство», издатель журнала, известный критик Н. К. Михайловский заявил, что из начинающего автора может получиться «большой писатель». И ведь получился же! С этого времени началась его более или менее постоянная литературная деятельность, в которой нашлось место и для стихов и для прозы.

В 1889 году И. А. Бунин переезжает в Орел, где работает корректором в газете «Орловский вестник». Сотрудничая с редакцией газеты, знакомится с Варварой Владимировной Пащенко, вышедшей за него замуж в 1891 году. Молодые супруги, жившие невенчанные (родители Пащенко были против брака), впоследствии перебрались в Полтаву и стали служить статистиками в губернской управе. В 1891 году вышел первый сборник стихов Бунина «Стихотворения».

1895 год — переломный в судьбе писателя. После того как В. В. Пащенко сошлась с его другом А. Н. Бибиковым, писатель оставил службу и переехал в Москву, где состоялись его литературные знакомства с Л. Н. Толстым, чья личность и философия оказали сильнейшее влияние на Бунина, с А. П. Чеховым, М. Горьким, Н. Д.Т елешовым и другими.

В 1898 году вступает в церковный брак с Анной Николаевной Цакни, дочерью революционера-народника Николая Петровича Цакни, которая родила Бунину сына Колю, умершего четырех лет от роду. Брак был непродолжительным. С 1906 года сожительствует с Верой Николаевной Муромцевой, племянницей С. А. Муромцева, председателя Государственной Думы Российской империи 1-ого созыва, с которой в 1922 году оформляет гражданский брак. В. Н. Муромцева стала его спутницей до конца дней и верной помощницей во всех делах. Обладая большой духовной силой, помогая стойко переносить все невзгоды и тяготы, Вера Николаевна имела еще и великий дар терпения и всепрощения, что было немаловажно при общении с таким трудным и непредсказуемым человеком, каким был Иван Алексеевич.

Много путешествует. Обычно ранней весною отправляется в Ялту, Одессу, Полтаву; позднюю осень также проводит в Полтаве, Одессе, Ялте. В 1900-е годы, обретя литературную известность и неотделимую от нее некоторую материальную независимость, практически все холодное время года проводит в странствиях — Турция, Малая Азия, Греция, Египет, Сирия, Палестина, Алжир, Тунис, Цейлон, изъездил почти всю Европу, особенно Сицилию и Италию.

И. А. Бунину дважды, в 1903 и 1909 годах, присуждалась Пушкинская премия. В 1909 году был избран почетным академиком Санкт-Петербургской Академии наук по разряду изящной словесности.

С 1918 года жил в Одессе, куда перебрался из оккупированной большевиками Москвы. После оккупации города Красной армией, остается и дожидается его взятия Добровольческой армией в 1919 году, за что лично благодарит генерала А. И. Деникина. В 1920 году при подходе к Одессе большевиков покидает Россию, эмигрируя во Францию. Бунинская жизнь в эмиграции прошла на юге Франции, в Грассе, а не в Париже или Берлине, как у большинства писателей-эмигрантов первой волны. В эмиграции ведет активную общественно-политическую деятельность, а именно выступает с лекциями, сотрудничает с русскими политическими организациями националистического и монархического толка, печатает публицистические статьи. В 1924 году выступил со знаменитым манифестом о задачах Русского Зарубежья относительно России и большевизма. Вот как И. А. Бунин вспоминает Россию, которую покинул, как оказалось, навсегда: «Вся Россия, переименованная в СССР, покорно согласилась на самые наглые и идиотские оскорбления русской исторической жизни: город Великого Петра дали Ленину, древний Нижний Новгород превратился в Город Горький, древняя столица Тверского Удельного Княжества, Тверь, — в Калинин, в город какого-то ничтожнейшего типографского наборщика Калинина, а город Кенигсберг, город Канта, в Калининград, и даже вся русская эмиграция отнеслась к этому с полнейшим равнодушием, не придала этому ровно никакого значения».

Бунинское отношение к большевикам можно наблюдать в следующих строках: «В мире зоологическом никогда не бывает такого бессмысленного зверства, — зверства ради зверства, — какое бывает в мире человеческом и особенно во время революций; зверь, гад действует всегда разумно, с практической целью: жрет другого зверя, гада только в силу того, что должен питаться, или просто уничтожает его, когда он мешает ему в существовании, и только этим и довольствуется, а не сладострастничает в смертоубийстве, не упивается им, «как таковым», не издевается, не измывается над своей жертвой, как делает это человек, — особенно тогда, когда он знает свою безнаказанность, когда порой (как, например, во время революций) это даже считается «священным гневом», геройством и награждается: властью, благами жизни, орденами вроде ордена какого-нибудь Ленина, ордена «Красного Знамени»; нет в мире зоологическом и такого скотского оплевания, осквернения, разрушения прошлого, нет «светлого будущего», нет профессиональных устроителей всеобщего счастья на земле и не длится будто бы ради этого счастья сказочное смертоубийство без всякого перерыва целыми десятилетиями при помощи набранной и организованной с истинно дьявольским искусством миллионной армии профессиональных убийц, палачей из самых страшных выродков, психопатов, садистов, — как та армия, что стала набираться в России с первых дней царствия Ленина, Троцкого, Дзержинского, и прославилась уже многими меняющимися кличками: Чека, ГПУ, НКВД…».

В 1933 году И. А. Бунин получил Нобелевскую премию по литературе за «строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Вторую мировую войну также провел во Франции в Грассе. Умер И. А. Бунин в ночь с 7 на 8 ноября 1953 года в Париже. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Весь свой жизненный путь, который так или иначе был связан с Россией, ее трагедиями и невзгодами, он описал в следующих строках: «Много»! Да, уж слишком много дала нам судьба «великих, исторических» событий. Слишком поздно родился я. Родись я раньше, не таковы были бы мои писательские воспоминания. Не пришлось бы мне пережить и то, что так нераздельно с ними: 1905 год, потом первую мировую войну, вслед за нею 17-ый год: и его продолжение, Ленина, Сталина, Гитлера… Как не позавидовать нашему праотцу Ною! Всего один потоп выпал на долю ему. И какой прочный, уютный, теплый ковчег был у него и какое богатое продовольствие: целых семь пар чистых и две нары нечистых, а все-таки очень съедобных тварей. И вестник мира, благоденствия, голубь с оливковой ветвью в клюве, не обманул его, — не то что нынешние голуби («товарища» Пикассо). И отлично сошла его высадка на Арарате, и прекрасно закусил он н выпил и заснул сном праведника, пригретый ясным солнцем, на первозданно чистом воздухе новой вселенской весны, в мире, лишенном всей допотопной скверны, — не то что наш мир, возвратившийся к допотопному! Вышла, правда, у Ноя нехорошая история с сыном Хамом. Да ведь на то и был он Хам. А главное: ведь на весь мир был тогда лишь один, лишь единственный Хам. А теперь?»

Основные темы в творчестве И. А. Бунина — вечные темы: природа, любовь, смерть. Но Иван Алексеевич не пишет однотипно, строго придерживаясь данного разделения. В его творчестве все переплетается, давая возможность читателю вспомнить прошлое и поразмыслить о будущем. Оскудение дворянских усадеб, жестокий лик деревни, гибельное забвение нравственных основ жизни, резкое неприятие революции, воссоздание прошлого России и трагичность человеческого существования — все это и не только можно лицезреть, прочитав его прозу и стихи.

Алексей Николаевич Толстой так высказывался о таланте Бунина: «Мастерство Бунина для нашей литературы чрезвычайно важный пример — как нужно обращаться с русским языком, как нужно видеть предмет и пластически изображать его. Мы учимся у него мастерству слова, образности и реализму». И это правда. В своих воспоминаниях Иван Алексеевич приводит один разговор с Антоном Павловичем Чеховым: «Море смеялось», — продолжал Чехов, нервно покручивая шнурок от пенснэ. — Вы, конечно, в восторге! Как замечательно! А ведь это дешевка, лубок. Вот Вы прочитали «море смеялось» и остановились. Вы думаете, остановились потому, что это хорошо, художественно. Да нет же! Вы остановились просто потому, что сразу поняли, как это так — море — и вдруг смеется? Море не смеется, не плачет, оно шумит, плещется, сверкает… Посмотрите у Толстого: солнце всходит, солнце заходит. Никто не рыдает и не смеется…». Бунин не злоупотребляет играми с фразеологизмами, метафорами и различными речевыми оборотами, он не заставляет читателя вчитываться в уже пройденное и, наконец, у него «никто не рыдает и не смеется».

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный – речь.

Ниже я хочу привести несколько стихотворений И. А. Бунина, которые, на мой скромный взгляд, наиболее всего отражают обозначенное мною разделение тем в его прозе. И, как можно заметить, о чем я также писал выше, это разделение не имеет четких границ, а наоборот в каждом его стихотворении любовь неразлучна со смертью, природа с любовью, смерть с природой и так далее.

Беру твою руку и долго смотрю на нее,

Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело:

Вот в этой руке — все твое бытие,

Я всю тебя чувствую — душу и тело.

Что надо еще? Возможно ль блаженнее быть?

Но ангел мятежный, весь буря и пламя,

Летящий над миром, чтоб смертною страстью губить,

Уж мчится над нами!

***

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.

А счастье всюду. Может быть, оно —

Вот этот сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно.

В бездонном небе легким белым краем

Встает, сияет облако. Давно

Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,

А счастье только знающим дано.

Окно открыто. Пискнула и села

На подоконник птичка. И от книг

Усталый взгляд я отвожу на миг.

День вечереет, небо опустело.

Гул молотилки слышен на гумне…

Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

***

Темнеет зимний день, спокойствие и мрак

Нисходят на душу — и все, что отражалось,

Что было в зеркале, померкло, потерялось…

Вот так и смерть, да, может быть, вот так.

В могильной темноте одна моя сигара

Краснеет огоньком, как дивный самоцвет:

Погаснет и она, развеется и след

Ее душистого и тонкого угара.

Кто это заиграл? Чьи милые персты,

Чьи кольца яркие вдоль клавиш побежали?

Душа моя полна восторга и печали —

Я не боюсь могильной темноты.

При этом любовь у Бунина сильна не только к женщине, но и к Родине. Порой даже кажется, что любовь к России у поэта стоит ступенью выше. Через переживания, недовольства, намеренное подчеркивание упадничества, но это любовь. Любовь, сохранившаяся в сердце автора на расстоянии в тысячи километров от предмета обожания, перенесенная им на протяжении всей жизни.

Они глумятся над тобою,

Они, о Родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей —

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

В период 1887-1894 годов И. А. Буниным было написано еще одно замечательное стихотворение, которое после 1917 года на территории Советской России не печаталось и не публиковалось — «Октябрьский рассвет».

Ночь побледнела, и месяц садится

За реку красным серпом.

Сонный туман на лугах серебрится,

Черный камыш отсырел и дымится,

Ветер шуршит камышом.

Тишь на деревне. В часовне лампада

Меркнет, устало горя.

В трепетный сумрак озябшего сада

Льется со степи волнами прохлада…

Медленно рдеет заря.

Эти строки были написаны Иваном Алексеевичем задолго до революции. Они полны грусти и печали, олицетворяя собой грядущий закат великой Империи, великой страны, великой России, которой более не суждено быть. И Бунин, без сомнений являющийся гением, предвидел это, наполнив приведенные выше строки пророческим смыслом.

Возвращаясь к любви И. А. Бунина к России хочу привести слова Ивана Сергеевича Шмелева: «Наша великая литература, рожденная народом русским, породила нашего славного писателя, ныне нами приветствуемого, — И. А. Бунина. Он вышел из русских недр, он кровно, духовно связан с родимой землей и родимым небом, с природой русской, — с просторами, с полями, далями, с русским солнцем и вольным ветром, со снегом и бездорожьем, с курными избами и барскими усадьбами, с сухими и звонкими проселками, с солнечными дождями, с бурями, с яблочными садами, с ригами, с грозами… — со всей красотой и богатством родной земли. Все это — в нем, все это впитано им, остро и крепко взято и влито в творчество — чудеснейшим инструментом, точным и мерным словом, — родной речью. Это слово вяжет его с духовными недрами народа, с родной литературой. «Умейте же беречь…» Бунин сумел сберечь — и запечатлеть, нетленно. Вот кто подлинно собиратели России, ее нетленного: наши писатели и между ними — Бунин, признанный и в чужих пределах, за дар чудесный. Через нашу литературу, рожденную Россией, через Россией рожденного Бунина признается миром сама Россия, запечатленная в письменах».

Проза И. А. Бунина не менее замечательна. Всего в нескольких страницах автору удается уместить целые сюжеты, целые истории, выхваченные из жизней тех или иных людей и семей, вкладывая в них огромный смысл. Причем смысл этот кроется не во всем произведении, которое обычно наполнено исчерпывающим и наиполнейшим описанием природы и окружающей среды, а всего в одной фразе или в нескольких строчках, которые врезаются в память и не дают покоя еще долгое время после прочтения, являя собой приятное и полезное послевкусие. А описание природы и окружающей среды во всей своей полноте невольно переносит читателя в те время и место, о которых идет повествование, позволяя стать непосредственным свидетелем описываемых событий. Своего рода у И. А. Бунина получаются некие короткометражки, столь популярные сегодня.

И. А. Бунин от рассказа к рассказу все меньше и меньше оставляет места воспоминаниям, больше и больше уделяя внимания катастрофической современности. Предельного сгущения краски достигают в повестях «Деревня» и «Суходол», ставших откликом на происходящие в крестьянстве и дворянстве процессы в канун, во время и после революционных потрясений 1905-1907 годов: одна — о новом крестьянстве, другая — о старом барстве. И там и тут в точке пересечения сюжетных линий оказывается женская судьба; и там и тут любовь поругана, красота потеряна, жизнь обречена тленью.

В повести «Деревня» реалистично изображены ужасающие картины нищей деревенской жизни, где писатель всем сердцем сочувствует крестьянам. Однако, жалея народ, И. А. Бунин размышляет о том, что в своих бедах виноват именно сам народ, в котором происходит смешение противоположных начал: смирения с нечеловеческими условиями существования и недовольства обыденным, добротой и терпением одних людей и своеволием и деспотизмом других, что, в итоге, приводит к недовольству буднями, озлоблению, неумению вести диалог и искалеченным судьбам миллионов крестьян. «За заставой, где свернуло шоссе в сторону, где отстали гремящие телеги и охватила тишина, простор и зной степи, опять почувствовал он, что все-таки самое главное на свете — «дело». Эх, и нищета же кругом! Дотла разорились мужики, трынки не осталось в оскудевших усадьбишках, раскиданных по уезду… Хозяина бы сюда, хозяина!»

В повести «Суходол» одноименная дворянская усадьба приходит в упадок, которому нет названия: почти не топится, вся заросла бурьяном, а после пожара не осталось ни писем, ни простых принадлежностей — все погибло в огне. Не осталось даже могилы хозяев, о месторасположении которой остается только гадать. Таким образом, дворянские усадьбы, некогда очаги культуры, в которых переплетались традиции купеческого и дворянского сословий, на которые накладывала свой отпечаток культура западная, постепенно уходили в небытие, чему, как следствие, логическим концом стали варварские разрушения в годы революции.

Первые критики «Деревни» и «Суходола» возмутились бунинской неприязнью к русскому крестьянину, желчным рассказом о вымирающем русском дворянстве, и внешние основания у них для того были. Между тем, если смотреть глубже, повести написаны не о том, как плоха деревня или как безысходен дворянский усадебный быт, а о том, какое предназначение должна была выполнить Россия, какой идеал воплотить — величественно-прекрасный, эстетически совершенный, праздник лада и гармонии. И. А. Бунин видел, что в России все меньше остается места красоте и силе, они обессмысливаются, и если кто-то оказывается наделен ими сверх минимальной меры, это прямиком ведет его к смерти.

Завершает тему произведений о том времени, где становление нового крестьянства соприкасается с гибелью старого дворянства, рассказ «Антоновские яблоки», который хоть и написан раньше остальных, но является своего рода ностальгическим итогом прежней жизни. Прежней жизни, где пахло тончайшим ароматом листвы и ярким запахом антоновских яблок, где ночью в саду под звездным небом приходило осознание и вкус жизни, где в крепких домах из кирпича бурлила жизнь, где по вечерам можно было ощутить себя в кругу друзей, с которыми всегда есть что обсудить. Так, воспоминаниями, уходит в небытие прежняя жизнь, прежние, неплохие времена…

Предвозвещая революционный год, И. А. Бунин пересматривает свои взгляды на Россию. В рассказах «Последняя весна» и «Последняя осень» вновь появляется тоскливо-протяженная интонация, вновь становится размеренно-тягучим стиль, сквозь тающую дымку автор смотрит уже не на давно прошедшие времена, а на времена нынешние, которым предстоит вскоре стать невозвратными, а значит — желанными. «Возле Крестов мерин провалился по брюхо. С великим трудом подняли, вытащили его, постояли, посмотрели кругом. Огромная, величаво-дикая картина уже совсем траурных полей под угрюмым, медленно идущим тучами небом. Сильный, по-весеннему свежий ветер с запада. Шум леса, чернеющего в полуверсте от Крестов, слышен даже тут. Между лесом и нами — бледный снег, темно-синие лысины обнажившейся земли. Мерин, пегий, старый, косматый, стоит, опустив голову, на высоком горбе дороги, смотрит на бутылочно-зеленую лужу ледяной воды, налившейся среди снега возле нее… Древняя Русь!»

Относительно крестьянства, его быта и существования, уже нет тех отрицательных, пренебрежительных и безнадежных оценок, что прослеживались ранее. Они заменены на сочувствие, сопереживание и понимание тех проблем, которыми живет деревня и простой человек. Тех проблем, что подтолкнут крестьян по незнанию и неведению поддержать революцию. И, понимая наперед, что уже поздно, что ничего нельзя сделать и изменить, И. А. Бунин как бы прощает будущих бунтовщиков и мятежников подобно последнему императору Николаю Александровичу Романову, простившему своих и России убийц, отзываясь о них в своих строках смиренно, равнодушно и даже порой с любовью, которой родитель обожает своего обиженного на него чада. «Вышел на крыльцо: стоит нищий старик без шапки, держит за ручку девочку в лохмотьях, в сопревших лапотках и в слинявшем синем чепчике. — Подайте, Христа ради, батюшка… Мы военные, беглые, дальние. Я дал старику, потом наклонился к девочке: — Как тебя звать? Молчит. — Что же ты молчишь? Молчит и смотрит ясными глазами. Сунул и ей в кулачок рубль, — крепко, но все так же безучастно зажала. — Эх, нехорошо мы живем! Нищий удивился: — Чем, батюшка, нехорошо? Какая же у Вас нужда? Ваша бедность, батюшка, по-нашему, великое богатство. — Да нет, я не про то. Неправедно люди живут».

Наоборот, печальный, местами кажущийся без просвета для оптимизма, тон у И. А. Бунина приобретает описание дворянства. Иван Алексеевич делает акцент на гибельном забвении нравственных основ жизни сословия, некогда составлявшего оплот государственности и пример для подражания. Рассказ «Господин из Сан-Франциско» повествует о семье человека, имя которого ни разу не упоминается на всем протяжении повествования, что видится неким обобществлением образа. «Господин из Сан-Франциско — имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил — ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения». И, как обычно случается, все заканчивается одинаково — смерть, крах, конец, о которых никто не подумает вспомнить. «Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света. Испытав много унижений, много человеческого невнимания, с неделю пространствовав из одного портового сарая в другой, оно снова попало наконец на тот же самый знаменитый корабль, на котором так еще недавно, с таким почетом его везли в Старый Свет. Но теперь уже скрывали его от живых — глубоко спустили в просмоленном гробе в черный трюм. А наверху, как обычно, был бал».

Трагичность прослеживается у И. А. Бунина даже в столь прекрасном чувстве, как любовь. Рассказ «Темные аллеи», давший название целому сборнику, не зря выбран автором в качестве заглавного. В нем есть все: и красивая женщина, и страсть, и высокие отношения, и предательство, и воспоминания, и душевные терзания с последующей пустотой. Иван Алексеевич открывает катастрофичность людской взаимности, которая неподвластна человеку. Банальная история о встрече молодых людей оборачивается мгновенной вспышкой памяти о былой любви все тех же людей, но уже пожилых.

— Ведь не могла же ты любить меня весь век!

— Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно Вас нет прежнего, что для Вас словно ничего и не было, а вот… Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно Вы меня бросили, — сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я Вас Николенькой звала, а Вы меня — помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие “темные аллеи”.

<…>

«Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! “Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи…” Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой.

В «Грамматике любви», первом произведении о любви, И. А. Бунин не столь трагичен. В самом названии рассказа содержится некая ирония: разве можно научиться любить по каким-то правилам, содержащимся в тех или иных учебниках? Данное недоумение Иваном Алексеевичем лишний раз подчеркивается на примере величия, возвышенности и чистоты любви, которую человек может испытать лишь на мгновение, которому суждено будет остаться в душе навсегда. «Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит женщине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше делается невольником любви навеки…»

Ну и, конечно же, нельзя пройти стороной мимо темы в творчестве И. А. Бунина относительно резкого неприятия революции и власти большевиков. Здесь, на мой взгляд, особняком стоят дневниковые записи «Окаянные дни» и рассказ «Конец». Кем себя чувствует автор «Окаянных дней»? Библейским пророком, возвестившим грядущие бедствия и дожившим до исполнения страшного пророчества? Публицистом, подобно Герцену призванным обличить революционную идею? Хронистом революции и историком бунта, бессмысленного и беспощадного как Пушкин? Ответ один: пророком публицистом, историком сразу. И потому написанное Буниным есть одновременно и летопись, и исследование, и обличающая инвектива. Какие-либо одна-две цитаты в данном случае не подобрать, так как можно и нужно цитировать каждый из дней, вошедших в биографический очерк с 1 января по 20 июня 1918 года. Хотя, пожалуй, одну возьмусь привести. «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, богатство, счастье». В одном предложении Иван Алексеевич умудряется описать и прошлое, и настоящее, и будущее…

В рассказе «Конец» И. А. Бунин мысленно возвращается на Родину после отъезда, заново переживает миг окончательного расставания с ней и с тем, что «не ценили, не понимали». «Прощай, Россия, бодро сказал я себе, сбегая по трапам». «Пароход, конечно, уже окрестили Ноевым ковчегом — человеческое остроумие не богато. И точно, кого только не было на нем? Были крупнейшие мошенники, обремененные наживой, покинувшие город спокойно, в твердой уверенности, что им будет неплохо всюду. Были люди порядочные, но тоже пока еще спокойные, бежавшие впервые и еще не вполне сознавшие всю важность того, что случилось. Были даже такие, что бежали совсем неожиданно для себя, что просто заразились общим бегством и сорвались с места в самую последнюю минуту, без вещей, без денег, без теплой одежды, даже без смены белья, как, например, какие-то певички, не к месту нарядные, смеявшиеся над своим нечаянным путешествием, как над забавным приключением. Но преобладали все же настоящие беженцы, бегущие уже давно, из города в город, и, наконец, добежавшие до последней русской черты. Три четверти людей, сбившихся на “Патрасе”, уже испытали несметное и неправдоподобное количество всяких потерь и бед, смертельных опасностей, жутких и нелепых случайностей, мук всяческого передвижения и борьбы со всяческими препятствиями, крайнюю тяготу телесной и душевной нечистоты, усталости. Теперь, утратив последние остатки человеческого благополучия, растеряв друг друга, забыв всякое людское достоинство, жадно таща на себе последний чемодан, они сбежались к этой последней черте, под защиту счастливых, далеких от всех их страданий и потому втайне гордящихся существ, называемых французами, и эти французы дозволили им укрыться от последней погибели в то утлое, тесное, что называлось “Патрасом” и что в этот зимний вечер вышло со всем своим сбродом навстречу мрачной зимней ночи, в пустоту и даль мрачного зимнего моря. Что должен был чувствовать весь этот сброд? На что могли надеяться все те, что сбились на “Патрасе”, в том совершенно загадочном, что ожидало их где-то в Стамбуле, на Кипре, на Балканах? И, однако, каждый из них на что-то надеялся, чем-то еще жил, чему-то еще радовался». «Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да, так вот оно что — я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плыву в Константинополь, России — конец, да и всему, всей моей прежней жизни тоже конец, даже если и случится чудо и мы не погибнем в этой злой и ледяной пучине! Только как же это я не понимал, не понял этого раньше?»

Как сложно И. А. Бунин прощался с Россией, так же просто он не желал возвращаться. Все обостренней год от года чувствуя свою связь с Россией, вырезая и подклеивая в альбом газетные сообщения с фронтов Второй мировой, внимательно читая и немедленно откликаясь на все лучшее что печаталось по ту сторону границы, Иван Алексеевич в конце концов принял решение не возвращаться. И мотивировал его не идеологически, не нравственно, не житейски, а именно эстетически: «Попасть в Россию! А зачем? Старость уцелевших, кладбище всего, чем жил».

Близясь к завершению статьи, стоит вернуться к главному событию в жизни И. А. Бунина — Нобелевской премии по литературе, уделив этому чуть больше внимания. И уделить это внимание предлагаю воспоминаниями самого первого русского ее лауреата. «Весь вечер “Бельведер” полон звоном телефона, из которого что-то отдаленно кричат мне какие-то разноязычные люди чуть не из всех столиц Европы, оглашается звонками почтальонов, приносящих все новые и новые приветственные телеграммы чуть не из всех стран мира, — отовсюду, кроме России! — и выдерживает первые натиски посетителей всякого рода, фотографов и журналистов… Посетители, число которых все возрастает, так что лица их все больше сливаются передо мной, со всех сторон жмут мне руки, волнуясь и поспешно говоря одно и тоже, фотографы ослепляют меня магнием, чтобы потом разнести по всему свету изображение какого-то бледного безумца, журналисты наперебой засыпают меня допросами… — Как давно Вы из России? — Эмигрант с начала двадцатого года. — Думаете ли Вы теперь туда возвратиться? — Бог мой, почему же я теперь могу туда возвратиться? — Правда ли, что Вы первый русский писатель, которому присуждена Нобелевская премия за все время ее существования? — Правда».

 

Постскриптум

«Ваше Высочество, милостивые государыни, милостивые государи. 9 ноября, в далекой дали, в старинном провансальском городе, в бедном деревенском доме, телефон известил меня о решении шведской Академии. Я был бы неискренен, ежели бы сказал, как говорят в подобных случаях, что это было наиболее сильное впечатление во всей моей жизни. Справедливо сказал великий философ, что чувства радости, даже самыя резкие, почти ничего не значат по сравнению с таковыми же чувствами печали. Ничуть не желая омрачать этот праздник, о коем я навсегда сохраню неизгладимое воспоминание, я все-таки позволю себе сказать, что скорби, испытанные мною за последние пятнадцать лет далеко превышали мои радости. И не личными были эти скорби, – совсем нет! Однако, твердо могу сказать я и то, что из всех радостей моей писательской жизни это маленькое чудо современной техники, этот звонок телефона из Стокгольма в Грасс, дал мне, как писателю, наиболее полное удовлетворение. Литературная премия, учрежденная вашим великим соотечественником Альфредом Нобелем, есть высшее увенчание писательскаго труда! Честолюбие свойственно почти каждому человеку и каждому автору, и я был крайне горд получить эту награду со стороны судей столь компетентных и безпристрастных. Но думал ли я 9 ноября только о себе самом? Нет, это было бы слишком эгоистично. Горячо пережив волнение от потока первых поздравлений и телеграмм, я в тишине и одиночестве ночи думал о глубоком значении поступка шведской Академии. Впервые со времени учреждения Нобелевской премии Вы присудили ее изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню признательность. Господа члены Академии, позвольте мне, оставив в стороне меня лично и мои произведения, сказать Вам, сколь прекрасен Ваш жест сам по себе. В мире должны существовать области полнейшей независимости. Вне сомнения, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизацией. Для писателя эта свобода необходима особенно, — она для него догмат, аксиома».

Поэт печальный и суровый,

Бедняк, задавленный нуждой,

Напрасно нищеты оковы

Порвать стремишься ты душой!

Напрасно хочешь ты презреньем

Свои несчастья победить

И, склонный к светлым увлеченьям,

Ты хочешь верить и любить!

Нужда еще не раз отравит

Минуты светлых дум и грез,

И позабыть мечты заставит,

И доведет до горьких слез.

Когда ж, измученный скорбями,

Забыв бесплодный, тяжкий труд,

Умрешь ты с голоду, — цветами

Могильный крест твой перевьют!

 

При написании статьи использовались материалы книги И. А. Бунина — «Воспоминания» издательства «Возрождение», Париж, 1950 года.

Текст: Николай Журавлев

Задонать своей кибердиаспоре
И получи +14 баллов социального рейтинга!
Image link