В начале было слово… и “Французское действие”.
Третья республика начала двадцатого века – это бурная эпоха прогресса и веселья. О новой мировой войне никто не думал, новости англо-бурского конфликта казались большинству известиями из другого мира, а дело Дрейфуса, еще недавно раскалывавшее французское общество, благополучно утихало.
Париж, увенчанный к тому времени Эйфелевой башней, жил в своё удовольствие. Небольшие и уютные кафе, в которых подают абсент, неторопливый ритм жизни, роскошь, мода, бурная политика – а чиновники и добропорядочные буржуа так же не прочь отдать должное “зелёной фее” – и в это великолепие врываются наглые молодые люди крепкого телосложения, со странными газетами в руках.
“Это люди Короля, мама!” – шепчутся испуганные прохожие, а молодчики уже затеяли потасовку, выкрикивая радикальные лозунги. Весёлые ребята любят хорошую драку, но не любят Республику, президента, парламент, социалистов, коммунистов – одним словом, всех, кто мешает старушке-Франции быть великой. Снова.
Герб “Француского действия” и эмблема “Королевских молодчиков” ( в некоторых источниках их еще называют “газетчиками” либо “камелотами”)
Action française (Французское действие) было основано Морисом Пюжо и Анри Вожуа в далеком 1898 году. Вопреки распространенному мнению, Шарль Моррас, отец интегрального национализма и национал-монархизма, не участвовал в создании организации, а присоединился к ней чуть позже, после публикации в газете “Eclair” статьи Пюжо.
Изначально “Действие” было просто маргинальной группировкой раздраженной французской молодёжи. Рабочие, служащие, студенты Латинского квартала, дети зажиточных фермеров – ядро “Действия” было далеким от аристократии и крупного капитала. Так бы они и ушли в небытие, избив парочку социалистов и анархистов, но тут подтянулся Шарль Моррас, человек-эпоха и интеллектуальный титан правой публицистики.
Шарль Моррас
Шарль Моррас родился 20 апреля 1868 года в городе Мартиг, в старой провансальской семье. Изначально воспитывавшийся в духе католицизма и французского монархизма, в юном возрасте Моррас утратил веру. «Моррас приемлет Церковь, но не приемлет Евангелие. Он жаждет папу, а не Христа» — писал о нём один из его первых соратников Морис Баррес – впоследствии основатель «Лиги патриотов» (одно из первых массовых правых движений Третьей республики, стоявшее на позициях буланжизма). В этом дуализме крылась глубокая приверженность иерархической системе общества.
Современник Бердяева, Шарль Моррас удостоился от него сравнения с образом «Великого инквизитора» из одноимённой притчи Ф.М. Достоевского. Подобный волюнтаризм, однако, не привёл к сложным отношениям с Католической церковью – самым близким по духу идеям Морраса воплощением иерархии. «Кто удаляется от твердой философии католицизма, тот удаляется от любой прочной гармонии справедливости и пользы, интересов и прав, духа и действия» – эти слова мэтра нередко цитировались французскими правыми на протяжении всей его жизни. Даже Папа Пий X назвал его «защитником веры», тем самым предупредив какие-либо нападки на него справа.
Политическую деятельность Моррас начал в декабре 1887 года, будучи литературным критиком в орлеанистской (сторонники притязаний на французский престол потомков короля Луи-Филиппа) газете «Обозреватель». Моррас принял участие в серии массовых демонстраций под лозунгом «Долой грабителей!», направленных против президента Жюля Греви, замешанного в коррупционном скандале (и в этих же демонстрациях участвовал Пюжо!). Основной массой протестующих были буланжисты, которые, будучи названными так по имени своего идейного вдохновителя, генерала Жоржа Буланже, представляли собой реваншистское течение французского национализма, порождённое итогами Франко-прусской войны. Морраса отталкивал популизм буланжистов, призывавших «забыть обо всех разногласиях» во имя армии и реванша, однако он был эмоционально привлечён активизмом и позитивным зарядом ожидания перемен.
Политическая эволюция Морраса привела его в конце-концов к тому, что он принял монархию не как “строй”, а как “национальный реванш Франции”. Только монархия может спасти французскую нацию, только католицизм сможет спасти французские души – и вот на выходе мы получаем “Французское действие”, национальное, клерикальное, а чуть позже – и социальное.
У партии появилось своё боевое крыло – те самые грозные “молодчики”, которые в кратчайшие сроки подчинили себе Латинский квартал, надолго превратив его в правую территорию. Начало грозных “отрядов Короля” было скромным: Анри де Лион, активист “Действия”, завербовал несколько друзей для раздачи Bulletin d’Action française – печатного органа партии. Дальше один “королевский молодчик” сорвал заседание Верховного суда, и дело пошло в нужном направлении.
Очень хорошо послужило молодчикам “дело Талама”. Амедей Талама, историк по образованию, был приглаше в Сорбонну прочитать курс лекций. На свою беду, Талама имел неосторожность дурно отозваться о Жанне ДАрк, культовой фигуре для “молодчиков”. Юные монархисты тут же забросали Талама яйцами, досталось и “клике таламистов с курчавыми волосами, которые разговаривали по-немецки и по-русски”.
Декан Сорбонны не смог утихомирить “камелотов”, но постарался сделать курс только для тех, кто предварительно записавшихся и получивших специальные удостоверения. С каждой неделей демонстрации, шум которых долетал до аудитории, становились все более многочисленными и заканчивались у статуи «Орлеанской Девы», которую Action française объявила своей покровительницей. Пюжо придумал эффектную акцию: в день и час одной из лекций Талама он занял другую университетскую аудиторию и объявил о начале открытого курса лекций о Жанне д’Арк. Перепуганное начальство вызвало военных. Лозунг «Да здравствует армия!» был боевым кличем монархистов, и Пюжо со слушателями поприветствовали солдат и офицеров, дисциплинированно затем покинув помещение.
Неугомонный Пюжо с группой «газетчиков» еще дважды проделывали подобные трюки: сначала с деканом, потом с самим Талама, разработав целую спецоперацию по проникновению в тщательно охраняемую Сорбонну. Лекция закончились потасовкой, снятием штанов с профессора, арестом «людей короля» и судом над ними: Пюжо получил пять месяцев тюрьмы. Курс пришлось досрочно прекратить, но неожиданно прославившийся Талама в 1910 году стал депутатом парламента от партии радикал-социалистов – после чего канул в лету раз и навсегда.
А пока “молодчики” дрались, Моррас писал. Много и плодотворно – одних газетных статей в его “багаже” пять-шесть тысяч, не считая капитальных трудов. Созданная им идея “интегрального национализма” объединила в себе идеи федерализма, культурного и этнического национализма, идеи “крови и почвы”, и многого другого.
Аксьон Франсез постепенно становилась школой консерваторов, националистов и монархистов. Institut d’Action Française стал первым высшим учебным партийным заведением, в котором преподавали убежденные монархисты. В отличие от позднейших высших партийных школ, Iinstitut d’Acttion Française не имел ни собственного здания, ни преподавателей на постоянной службе. Все его мероприятия проводились в нанятых помещениях здания Sociétés Savantes; главами её «кафедр», названных, как правило, именами предшественников, были важнейшие сотрудники Аксьон Франсэз. Но вряд ли какой-нибудь институт такого рода имел столь высокий интеллектуальный уровень. «Кафедру Сент-Бева» возглавлял сам Моррас; на «Кафедре Ривароля» читал лекции Луи Димье, впоследствии опубликовавший их в своей книге «Учители контрреволюции в 19 столетии»; кафедру, названную именем Огюста Конта и посвященную изучению «реакционного в позитивизме», возглавлял Леон де Монтескью. На «Кафедре Мориса Барреса» Люсьен Моро излагал свою «философию французского национализма», а «Кафедра силлабуса», всегда занимаемая духовными лицами, служила установлению надлежащих отношений между государством, церковью и политикой. «Кафедру Амуретти» занимал самый блестящий из преподавателей, Жак Бенвиль.
Постепенно “Королевские молодчики” становились всё более и более самостоятельными, выходя из под контроля “Действия” и создав свою независимую Лигу Королевских Газетчиков. Обязанности становились более широкими: охрана всех газетчиков, продававших правые издания, охрана больших католических праздниках, участие в масштабных правых манифестациях и акциях протестах. Каждый, вступавший в ряды “газетчиков”, приносил такую клятву:
«Француз по своему рождению и сердцу, по разуму и по воле, я буду выполнять все обязанности сознательного патриота.
Я обязуюсь бороться со всяким республиканским строем. Республика во Франции обозначает царство иностранцев. Республиканский дух дезорганизует национальную оборону и покровительствует религиозным влияниям, враждебным традиционному католицизму Франции. Надо вернуть Франции режим, который был бы французским.
Наше будущее заключается исключительно в монархии, как ее представляет монсиньор герцог де Гиз (глава Орлеанского дома), наследник сорока королей, которые в течение тысячи лет создали Францию. Только монархия обеспечивает общественное спасение и отвечает за правопорядок, предупреждая общественные бедствия. Необходимый орган защиты интересов общества, монархия поднимает авторитет, благосостояние и честь. Я присоединяюсь к делу монархической реставрации. Я обязуюсь служить ему всеми средствами»
Антисемитизм “Действия” был всё же ситуационным. Да, сам Моррас не любил евреев – но больше он не любил немцев, что не помешало ему сотрудничать с режимом Виши. Главной задачей “Аксьон Франсез” была тотальная контрреволюция, возвращение к старым порядкам с поправкой на новые условия, и торжество французской нации – и антисемитизму в доктрине интегрального национализма достался лишь самый последний, десятый пункт.
Реальный политический вес и “Аксьон Франсез”, и “газетчиков” был крайне невелик. Враги монархистов приписывали им сверхмощное влияние и количество сторонников на уровне в двадцать-тридцать тысяч человек – но в реальности было всё скромнее, намного скромнее. К тому же, началась Первая Мировая – и уличная политика резко закончилась.
Дождь над Европой или Новая Эпоха
В 1918 году началась новая эпоха истории.
Погибли величайшие империи. Рождались и сгорали в огне советские республики Германии, а бывшая Российская Империя превращалась в полу-понятную аббревиатуру из четырёх букв. На смену войне пришел новый страх – большевизм.
И спрос, как известно, рождает предложение. Желающих “защищать родину от коммунизма”, даже там, где его и быть не могло, стало критически много – как-никак, только закончилась большая война, и осталось множество ветеранов, голодных и злых. Но это было там, далеко-далеко, а во Франции всё было хорошо.
Страна-победительница, добившаяся реванша за прошлые унижения, почивала на лаврах. Компьенский мир открывал новые возможности, а заодно возвещал начало Интребеллума – эпохи красивой, яркой, безжалостной и лицемерной.
Французские солдаты возвращались домой. Сняв форму, они вдруг увидели, что одни как были нищими, так нищими и остались, тогда как другие вернулись в роскошные особняки и прекрасные квартиры. Тем временем Третья Республика занялась грабежом побежденной Германии, который вполне логично закончился оккупацией Рурской области. Дьявол крылся в деталях: Рур был кузницей Германской Империи, и контроль над ним означал взятие Германии “за горло” – в прямом смысле этого слова.
У вас нет денег? Тогда мы идем в гости!
В соответствии с Версальским мирным договором, победители обязали Германию возместить материальный ущерб на сумму 226 млрд. марок золотом на протяжении 42 лет. Сумма кругленькая, а денег в казне Веймарской республики не было. От слова “совсем”.
Войска Третьей Республики при поддержке бельгийских сил спокойно вошли в Рурскую область, взяв под контроль заводы, шахты и вокзалы. Немцы юмора не поняли, и вчерашние враги – коммунисты и “фрайкоровцы” – принялись в меру своих сил вредить оккупантам. Те, в свою очередь, ответили террором и расстрелами.
Но это было внешнее. Страну-победительницу, которая теперь претендовала на европейскую гегемонию, начал терзать внутренний кризис, не экономический – но моральный. Вернувшиеся с фронта солдаты видели дома вызывающую роскошь, мощное социальное расслоение, а бурная политика с привкусом коррупции вызывала только отвращение.
Начался рост левых настроений. Коммунисты и социалисты всех рангов и мастей развернули массовую агитацию, и за ними пошли широкие массы. Тем временем в Италии появились интересные ребята в чёрных рубашках во главе с неким Бенито Муссолини. Не откладывая дело в долгий ящик, ребята смешали правые и левые идеи, сдобрив всё консерватизмом и футуризмом, и начали бить всех подряд: коммунистов, либералов, социалистов, пацифистов. После чего черные рубашки оказались в Риме, где их лидеры пришли к успеху, сочетая и парламентские, и уличные методы.
Мир с удивлением рассматривал новую Италию, и во многих горячих головах родился один-единственный вопрос: “А что, и так можно?”. Впрочем, ничего нового здесь не было, и за смычкой идей левореволюционного и правореволюционного толка стоял наш старый знакомый Моррас. Еще в начале1900-ых годах Шарль Моррас заинтересовался творчеством Жоржа Сорреля, яркого сторонника левореволюционного насилия и особой организации промышленных и профсоюзных синдикатов.
У правых и левых было общий враг – либеральная демократия. Соррель атаковал её слева, Моррас – справа. Последовал обмен комплиментами, и на страницах “Бюллетеня Французского Действия” появились хвалебные отзывы в адрес “певца пролетарского насилия”. Соррель отвечал взаимно, развивая полемику, и вот, родился национал-синдикализм, как сочетание идей национального и социального протеста.
Но к тому времени “Французское Действие” переживало не лучшие времена. Социалисты, коммунисты и радикалы после войны оказались на “коне”, удачно отодвинув правое правительство. И из рядов “Действия” выделяеться первая радикальная фракция – Фасции Жоржа Валуа, который до этого активно работал в Кружке Прудона.
Но Фасции Валуа уж слишком явно подражали сторонникам Муссолини. Синие рубашки, “римские” приветствия – а где французы?
Жорж Валуа, первый фашист, затем ставший убежденным антифа
Но именно Валуа на съезде “Аксьон Франсез” заявил об общности целей правого национализма и левого синдикализма. Чуть позже он публично разорвал отношения с Моррасом, атаковав его на страницах “Журнала Кружка Прудона”, первого национал-синдикалистского издания во Франции.
Помощником Валуа стал Марсель Бюкар, честный офицер и сам по себе харизматик – мы еще с ним встретимся ниже. Деньги давал Франуса Котти – известный парфюмер, заинтересованный, как и все крупные собственники, в ликвидации влияния коммунистов.
Ребятушки начали браво: написали программу, установили связи с рабочим классом в крупных городах Франции, развернули агитацию, готовили отряды “синерубашечников”, де-факто – штурмовые подразделения. Но в большинстве своём французы отнеслись к проекту Валуа прохладно, а почва для праворадикальных идей станет готовой лишь годы спустя, в средине тридцатых годов.
Валуа стал усиливать левые элементы в своей идеологии. Постепенно начался отход от идей фашизма как такового, и организация пошла в сторону левого республиканского синдикализма.
К концу тридцатых годов Валуа из фашиста превратился в антифашиста. Его риторика становилась всё более и более левой, и всё более агрессивной по отношению к бывшим коллегам. С началом воны бывший лидер “синерубашечников” окончательно перешел на антифашистские позиции, и в годы войны присоединился к Сопротивлению Шарля де Голля. Погиб бывший “синерубашечник” в немецком концетрационном лагере…
Один дуче, второй дуче, третий дуче…
И пока в Германии бурные двадцатые годы прошли под знаком борьбы между левыми и правыми, во Франции царило относительное спокойствие.
Но всё изменилось на рубеже десятилетий. Великая Депрессия, приход к власти в Германии нацистов, общая политическая нестабильность в Европе – и Третья Республика снова зашаталась. “Аксьон Франсез” выплеснула на улицы множество пассионариев, явно недовольных политикой Морраса и нафталиновым монархизмом. К этому добавилось и попытка поиска своего, французского, пути между капитализмом и социализмом, и активная работа французских литераторов.
И всё это закипело, заклубилось, и на улицах Парижа появились многочисленные “кресты”, “франсисты”, и многие другие. Началась борьба, в которой обе стороны – и левая, и правая – проявили себя во всей красе.
Первыми очень ярко выступили “Огненные Кресты” полковника Франсуа де ля Рока, аристократа и героя войны. Среди всех правых лиг Франции “Кресты” были самым необычными – национальные консерваторы, сторонники республики и в то же время – яростные противники коммунизма и фашизма.
“Едины, как на фронте!” – такой лозунг выдвинули активисты “Крестов”, и этот лозунг работал. Здесь стоит заметить, что в отличие от остальных правых, требования де ля Рока в социальном плане были скромными: участие рабочих в распределении прибылей предприятий, введение социальных пособий, и тому подобное. Бывшему полковнику было не тягаться с такими монстрами национальной и социальной риторики как Марсель Деа, Жак Дорио, Марсель Бюкар – и ставка была сделана на национальный и государственный фактор. “Кресты” требовали крепкой президентской власти, сокращения влияния Национального Собрания, более жесткой политики в отношении СССР и Третьего Рейха – одним словом, “крепкая рука” во все поля.
Аристократ, приличный бунтарь, и тот, кто спас Третью Республику – Франсуа де ля Рок
Но не смотря на скромность социальных требований, организация де ля Рока развернула мощный патернализм – авиационные и военные кружки по подготовке молодёжи, свои кредитные кооперативы, синдикалистские профсоюзы, и многое, многое другое. В 1936 году “Огненные кресты” стали Французской Социальной Партией, и развернулись уже по полной, чему не помешало доминирования Народного Фронта во французской политике.
Следом на свет Божий выбрались синерубашечники Марселя Бюкара, упомянутого выше. Подхватив остатки “Фасций”, доблестный вояка (десять наград, включая орден Почетного Легиона) занялся своим делом, уже откровенно копируя Муссолини “точь-в-точь”. Начало у “франсистов”, как и у остальных правых лиг, было пафосным: собрание на Елисейских полях, яркие флаги, обещания “остановить вырождение нации”.
Марсель Бюкар и его соратники
Сын торговца лошадьми сделал потрясающе шумную политическую карьеру: начав как помощник Валуа, затем он подался к де ля Року, но широкой популярности в рядах “Крестов” не снискал. Подавшись на вольные политические хлеба, Бюкар тут же заявил о любви к Италии и лично дуче. Благодаря такому ходу у “франсистов” появились средства на агитацию и печать.
Следом в рядах крепких французов правых убеждений следовала “Патриотическая молодежь” Пьера Теттенже. Предприниматель-винодел, явно не бедствующий, Теттенже так занялся смычкой левых и правых идей, что и сам начал писать статьи в духе “Долой международную олигархию и крупный капитал!”. Увлекся человек, бывает – но вот “Патриотическая молодёжь” превратилась в крупную силу, а чуть позже на базе “Молодёжи” сформировалась Национальная Социальная Партия. “Молодые” установили доверительные связи с “королевскими молодчиками”, с которыми сошлись на почве общих ультраконсервативных идей. Собственно, и Теттенже, и де ля Рок, не был фашистами или национал-социалистами – их претензии к Третьей Республики выстраивались в сфере общеполитической, а не сугубо националистической или социальной.
На тот момент им противостояли три основные левые силы – Французская Коммунистическая Партия (ФКП), Французская Секция Рабочего Интернационала (СФИО), и партия “радикалов” (Республиканская партия радикалов и радикалов-социалистов, по сути левоцентристская, обращавшаяся как к рабочим, так и к мелким буржуа).
У этих сил были свои харизматики, вроде Жака Дорио и Леона Блюма, которые затем окажутся по разные стороны баррикад. И схватки на улицах Парижа – как идеологические, так и рукопашные – вспыхнули с новой силой.
Сын киевского дантиста, Елисейские поля и разбег над пропастью
А пока правые и левые выдвигали своих вождей на щит, Третья Республика постепенно катилась в пропасть.
Коррупция стала просто чудовищной. Деньги налогоплательщиков утекали в дырявое решето под названием “бюджет”, классовые противоречия обострялись, и вот тут на сцену вышла роковая фигура – Александр Серж Стависский.
Герой собственной персоной. Чисто выбрит, смотрит нагло, в карманах – миллионы франков…
.
..И в исполнении Жана-Поля Бельмондо смотрится эффектнее. Кадр из фильма “Стависский” от 1974 года.
Сам Стависский – это не человек. Это загадка, тщательно завернутая в непроницаемый секрет. Судите сам – сын киевского дантиста, имевший проблемы с законом, всплывает в Париже. В отличие от большинства эмигрантов из единой и неделимой (половина в кальсонах, половина без кальсон), у Стависского есть деньги. Много денег. Официальная версия появления денежных знаков – бизнес. Мол, бедняжка Серж-Александр так много и тяжело работал, что стал миллионером. Правда, однако, состоит в том что бизнес оборотливого дантиста был криминальным и околокриминальным: подделка чеков, мошенничество, и многое другое.
Но Сержа-Александра принимают в лучших клубах и ресторанах Парижа. Он дает деньги в долг, и постепенно на его содержании оказывается как минимум половина Национального Собрания, префект парижской полиции Кьяппа (прозвище – “Маленький Корсиканец”), ряд правых лидеров, включая де ля Рока и по некоторым слухам – Бюкара, а прочую мелкую шушеру трудно перечислить и в отдельной статье.
Злые языки поговаривали, что на содержании шустрого дантиста состоит всё Национальное Собрание, и проще перечислить тех, кого не купили.
Как бы там ни было, Стависский уже к 1930 году стал фигурой более влиятельной, чем президент республики. Деньги текли рекой в карманы Сержа-Александра, и так же вытекали,оседая в карманах политиков, полицейских и наркоманов.
И было бы всё хорошо, если бы не одно “но” – то самое, которое чуть не похоронило Третью Республику. Стависский – либо сам, либо по совету “хороших друзей” – запустил в оборот ценные бумаги, обеспеченные фальшивыми драгоценностями. Не смотря на то, что авантюра началась далеко от столицы, в городе Байонн, её разоблачение потрясло всю Францию.
Как-никак, речь шла о сумме в двести миллионов франков – именно на столько Стависский выпустил ценных бумаг. И если в самом начале аферы бумаги еще обеспечивались хотя бы фальшивыми ценностями, то к концу Стависский уже в наглую брал заёмы под воздух. В самом прямом смысле.
Но сколько веревочке не виться, а конец всё равно придёт. Зимой 33/34 настало время платить по счетам – а платить было нечем, все деньги, полученные под бумаги, куда-то исчезли. В деле оказались замешаны высшие чиновники Третьей Республики, но крайним сделали Стависского, и Серж-Александр ударился в бега.
Ни хорошие связи, ни тугая мошна не спасла Стависского. Он покончил жизнь самоубийством (или был убит агентами полиции) на вилле “Вьё”, где скрывался от полиции с другом-уголовником Анри Валуа и любовницей Люсьет Альбера. Сдали талантливого дантиста свои же – министр Валибер, получивший свой пост благодаря деньгам и связям мошенника, предает его при первой же просьбе о поддержке. “Хорошие долги укрепляют дружбу” – и тут добавить больше нечего.
На расследование смерти Ставиского было направлен судейский чиновник Альбер Пренс. 20 февраля был обнаружен его труп и открытый пустой портфель, где должен был находится отчет. На расследование смерти Пренса, которая также была объявлена самоубийством были направлены не только усилия власти, но и общества. Газета «Пари суар» направила Жоржа Сименона, к тому времени прославленного автора детективов на расследование этого случая. Но оказалось, что писать детективы и заниматься реальным расследованием занятия довольно разные. Сименон со слов некого Гаэтана де Л’Эрбона де Люсс по прозвищу Барон обвинил в убийстве трех гангстеров: де Люсса и марсельских «крестных отцов» Карбоне и Спирито. Комиссар Бонни поверил в писанину Сименона и арестовал их, но у всех оказалось железное алиби. Дружки-уголовники позже устроили Сименону “тёмную”, но тот ловко выкрутился из сложившейся ситуации, и вернулся к написанию детективов.
Особого цинизма ситуации предало то, что Пренсу была отрублена голова. Да, самоубийство путём декапитации – старая французская традиция. А вы сомневаетесь?
В Париже наступила короткая гробовая тишина. Граждане, покупая газеты, с трудом могли поверить в то, что было написано.
“Пришло наше время!” – решили правые.
“Они не пройдут!” – ответили левые.
С девятого января 1934 года в столице Франции начались активные демонстрации. Тема, впрочем, была избита – антисемитизм (ибо Стависский был евреем), и стандартные разговоры о масонском заговоре и русской/германской/другой иной угрозе. Французских людей обижают – таким был лейтмотив январских выступлений.
На этом бы и закончилось, но тут талантливые люди подлили масла в огонь – был уволен префект Жан Шаппе, который потворствовал правым, и всячески притеснял левых. Наш старый знакомый, Франсуа де ля Рок, еще в начале января призвал к “походу на Париж” с целью разгона “плутократического парламента” – и эта инициатива получила поддержку.
Шестого февраля крышку котла сорвало. Впрочем, еще до этого правые в открытую готовились к штурму – в разных частях Парижа формировались ударные колонны, которые утром шестого и выдвинулись в центр столицы, к Бурбонскому дворцу. Первыми шли “Огненные Кресты”, во главе со своим командиром де ля Роком, следом выдвинулась “Аксьон Франсез”, “Французская солидарность”, “Патриотическая молодёжь” и Федерация Налогоплательщиков.
В свою очередь, ФКП и СФИО вывели на улицы Парижа своих сторонников. Соотношение сил оценивалось в 50 000 со стороны правых к 25 000 со стороны левых, а кабинет Даладье проводил одно заседание за другим.
С началом первых стычек между правыми и полицейскими ситуация значительно накалилась. Национальная гвардия и полиция открыли огонь по протестующим, которые отвечали бутылками и пулями. Становилось все жарче – но отряды “Крестов”, расположившихся в непосредственной близости от входа во дворец, ограничились…мирной манифестацией.
К вечеру шестого февраля толпа правых была рассеяна. Полиция и национальная гвардия, при скромной поддержке левых, разгоняла протестующих, а отряды де ля Рока сами покинули свою позицию.
“Франция ещё не готова!” – позже заявит аристократ-консерватор, но при этом умолчит о том, что его в этом убедила приличная сумма во франках, собранная депутатами от консервативных партий. Впрочем, упреки в трусости, которые слали де ля Року другие правые, в равной степени относились и к Моррасу, и ко всем остальным.
Отец французского национализма, якобы прибыв в штаб-квартиру “Действия”, сказал Пюжо о том, что “время еще не пришло, и следует быть осторожными”. Как бы там не было, но попытка путча была подавлена, и правые так и не получили власти. Единственное, что осталось – это здание Морского Министерства, покрытое копотью после неудачного поджога, разрушенные газетные и цветочные ларьки, раненые, убитые и разочарованные. Правые потерпели сокрушительное поражение, но не были разбиты.
Зато началось восхождение левых. Впервые за годы междоусобных споров французские социалисты и коммунисты выступили единым фронтом, а на страницах “Юманите” (Человечество), главного печатного органа ФКП, появился невиданный до тех пор призыв – всем, независимо от политических убеждений, выйти на улицы и выступить против фашизации демократического государства…
Продолжение следует
